Нубийский принц - Хуан Бонилья

Не подумайте, что мои несчастья были как-то связаны между собой. “Фрейзер” был тут абсолютно ни при чем, просто его перестали показывать как раз в тот день, когда я застал свою девушку с другим. Я понятия не имел, когда это началось. Возможно, еще до того, как мы поселились вместе. С новым избранником Паолы мы несколько раз встречались в баре, где я поджидал ее из университета. Он торговал дорогими автомобилями, но держался запросто, словно сам собрался занять денег, чтобы купить подержанный “фольксваген”. Это был субъект лет сорока с элегантной прической, безупречными зубами и поджарым телом — результатом еженедельных визитов в спортзал. Мне нравился его утонченный космополитизм и бесконечные рассказы о старых амстердамских домах с подвижными блоками, через которые спускали гробы, о безумных улицах Палермо, где красный сигнал светофора считался не запретом, а всего лишь ненавязчивым предупреждением, о кубинках — больших мастерицах центрифуги (для этого изысканного и экзотического сексуального упражнения требуются очень крепкие бедра), о стройных пальмах Тозюра и прочих вещах, о которых нельзя прочесть в журналах. К несчастью, знакомство с новоявленным королем мира завершилось апперкотом в его челюсть. С тех пор улыбка моего соперника уже не была столь безупречной. Паола метнулась в сторону и скрючилась на полу, обхватив голову руками, словно вокруг начали рушиться стены. “Это не то, что тебе нужно”, — повторял он перед тем, как я его нокаутировал. Я и сам не знал, что мне нужно. “Прекрати, не будь идиотом”, — пищала Паола. В общем, я не только оказался на улице, но и обеспечил себе повестку в суд и счета от травматолога. Невидимые болельщики энергично размахивали флагами, бодрый голос комментатора просил меня не сдаваться и поднажать. Я убедил себя, что албанка — мой главный враг, единственный человек на земле, который стоит на пути моего счастья. Это она наслала на меня проклятие. Поражение означало конец всему. Я и так потерял слишком много: Паолу, дом, любимый сериал. До светофора оставалось сто метров.

В юности я приобрел кучу забавных поверий: например, перед важным экзаменом нужно было загадать, сколько книг стоит на полке. Если мне случалось угадать их количество, я тут же бросал заниматься: какой смысл протирать локти за столом, если пятерка и так у меня в кармане. Не могло же такое совпадение быть случайным, это определенно знак судьбы. Теперь, преследуя албанку, я отчего-то вспомнил о своих подростковых предрассудках. Мне показалось, что от победы в забеге будет зависеть вся моя дальнейшая судьба: и обретение новой работы, и возвращение Паолы, и возобновление “Фрейзера”. Меня не покидала абсурдная уверенность, что албанка пусть неосознанно, но твердо решила лишить меня удовольствия от маленькой победы именно тогда, когда я больше всего в ней нуждался. Она знала, что меня предали, догадывалась, что мне предстоит судебное разбирательство, наверняка была знакома с моим соперником и, возможно, имела какое-то отношение к исчезновению “Фрейзера” из телепрограммы. Она знала, что я, как перед тем экзаменом по английскому, загадал: давай, парень, выиграй этот чертов забег, и тебе немедленно предложат классную работу, Паола вернется и попросит прощения, а если не вернется, что ж, Паол на свете много, и ты еще встретишь хорошую девушку, а “Фрейзера” начнут показывать снова. Бред, скажете? Ну, конечно, бред. В голове у меня царила мешанина из обрывков не связанных друг с другом мыслей; я представлял себе Паолу, нагую, с любовником, в нашей постели, которую она, возможно, не один месяц тайком делила с другим, в уборных забегаловок, в телефонных будках, на полутемных стоянках. Прикидывал, как лучше составить резюме с полным перечнем своих навыков и достижений (кроме хука справа, разумеется). Вспоминал, как классно было приходить домой в десять вечера, наспех ужинать на кухне и устраиваться вдвоем перед телевизором, чтобы посмотреть очередную серию. Пытался понять, почему албанка от меня убегает. Краем уха слушал комментатора. И дивился на задавак-прохожих, считающих ниже своего достоинства дать себя обогнать. Хотя желающие ввязаться в гонку из спортивного азарта находились всегда. Так что албанка, вполне возможно, не давала обогнать себя не из гордости и не потому, что желала зла мне или “Фрейзеру”. Возможно, ей просто хотелось победить.

Когда до финиша оставалось несколько шагов, между нами внезапно вклинился какой-то бойкий старик, и моя соперница, стушевавшись, замедлила шаг. Я продолжал двигаться к цели, сосредоточившись на последних дюймах, отделявших меня от вожделенной медали, и не сразу понял, что произошло. Замешательство девчонки не на шутку меня встревожило. Мне хотелось повернуться к ней и спросить, какого дьявола она меня так загнала, чтобы сдаться в последний момент. Комментатор уже поздравлял меня с победой, но я не испытывал ни малейшей радости. Болельщики вопили и размахивали флагами, но тут я обернулся, и все встало на свои места.

Албанка соревновалась не со мной, а со стариком, и полосатый козырек кондитерской, у которого она замедлила шаг, служил ей финишной чертой. Я решил, что девчонка вполне могла выступать не за Албанию, а за Испанию, чтобы принести победу новой родине.

Гонка окончательно утратила смысл. На перекрестке я снова обернулся. Девушка двигалась вперед, не глядя на меня. Но внезапно между ней и безнадежно отставшим стариком вклинился невесть откуда взявшийся крепкий бородач в джинсовой рубашке и тут же предпринял хитроумный маневр, чтобы обогнать албанку. Потеряв самообладание, я заорал во все горло:

— Не стой, поднажми, быстрей!

Девушка вздрогнула, обернулась, увидела бородача, который упрямо шагал по тротуару, выпятив подбородок и опустив глаза в землю, и побежала. Бородач недоуменно покачал головой. Албанка рванулась через дорогу, рискуя угодить под колеса, и машинам пришлось отчаянно лавировать, чтобы ее не сбить. Улицу огласил хор возмущенных клаксонов. Однако девушка добралась до тротуара живой и невредимой и, прежде чем снова перейти на бег, с торжествующим видом обернулась на нас с бородачом, смиренно ожидавших, когда загорится зеленый. Бородач поинтересовался, какого хрена происходит, а я ответил, что ничего особенного, просто пришлось дать в морду одному уроду, Паола меня бросила, а “Фрейзера” больше не показывают. Бородач ничего не ответил, а про себя, должно быть, решил: очередной псих. Тут на перекресток подоспел наш старик. Когда наконец зажегся зеленый свет, бородач, который все это время искоса на меня поглядывал то ли с подозрением, то ли с жалостью, мгновенно сорвался с места и вскоре исчез за поворотом. На улице было полно народу, и отыскать нового соперника в битве за олимпийское золото не составляло никакого труда. Переходить на другую сторону я не стал. Вместо этого я повернул на улицу Карла Пятого и зашел в кафе “Ориса”, чтобы отметить парой джин-тоников свою золотую медаль, медаль, которая ничего не стоила, медаль, от которой не зависели ни обретение новой работы, ни возвращение Паолы, ни новый сезон “Фрейзера”. Точно так же, как хорошая оценка на экзамене не зависела от количества книг на полке: всякий раз, когда я на него полагался, меня оставляли на осень.