Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня - Андре Кастело

Движение открывает экипаж г-на де Боссе, за которым следует карета Жозефины, где поместились также г-жи де Ларошфуко и д'Арбер; за ним следует коляска обоих камергеров — гг: д'Арвиля и де Бомона. В четвертой сидят Дешан, два шталмейстера — Фуле и Корбино, а также врач.

Приветствуя муниципальные власти и национальную гвардию, встречающие императрицу у каждой деревни, маленький караван добирается до Эпиналя. У въезда в город высится триумфальная арка, на которой читаются слова: «Венценосной благотворительнице», а у выезда из него сооружена другая арка из зелени с такими надписями:

Вогезы еще полны воспоминаний о ее благодеяньях.Счастливы края, где она побывала!Сердца летят ей вслед по ее пути.

От Шарма до Пломбьера улицы всех городков усеяны цветами и украшены зеленью и портиками. «Внушительная толпа граждан сбежалась отовсюду, чтобы насладиться лицезрением своей государыни», — сообщает нам г-н Эмбер, префект Вогезов.

Жозефина прибывает в Пломбьер уже ночью, но еловая аллея, ведущая к гостинице, иллюминирована фонарями с цветными стеклами, и, как только появляются экипажи, начинается фейерверк. Выглянув в окошечко кареты, императрица видит портик, увенчанный изображением Молвы, «превозносящей ее благодеянья», Шеренгой выстроен целый отряд кирасир и гренадеров. Его прислали туда «ради безопасности» императрицы, но Жозефина, оставив при себе лишь тридцать человек из императорской гвардии, вновь занялась лечением и классическими прогулками на Мон-Жоли или в долину Огроны. Она присутствует на представлении, устроенном «дамами, съехавшимися на воды». В честь нее дают бал, а она отвечает на полученные приглашения концертом и ужином на восемьдесят кувертов под огромным тентом во дворе монастыря капуцинов. Она заказывает также свой портрет в полный рост модному тогда, а ныне начисто забытому живописцу Лорану. Картина обходится ей в 6000 франков (30 000 нынешних), что, пожалуй, дороговато.

Она лечится прежде всего затем, чтобы оправиться от переутомления последних месяцев, и у нее довольно досуга подумать и помечтать о будущем. Да, о будущем сына, потому что Евгений сейчас — главная ее забота.

Вендетта, противопоставляющая клан Бонапартов семье Богарне, стала еще более ожесточенной после провозглашения Евгения вице-королем Италии. Жозефина сообщает об этом сыну, говоря о «безмерной удрученности» клана, и добавляет: «Мюрат по-прежнему подвизается в роли придворного, а жена его болела — так, по крайней мере, кажется. Она сильно изменилась, но у нее, как всегда, ничего не получается: воображает себя „исполненной достоинства“, а мне вид ее кажется просто надутым. Напрасно все эти люди так нас не любят. Будь они к нам подобрее, у них не было бы лучших друзей, чем мы».

Еще больше отравляет отношения брак, который Наполеон готовит для своего пасынка. Он надеется женить его на принцессе Августе Баварской, но дело еще не слажено. Прежде всего нужно расстроить помолвку дочери курфюрста с наследным принцем Баденским. Император посылает в Карлсруэ камергера генерала де Тиара, и все устраивается без особых затруднений с баденской стороны. «Ты, конечно, знаешь, что брак принца Баденского расстроился, — пишет вне себя от радости Жозефина Евгению 6 августа. — Это открывает большие возможности для известной тебе особы, Я видела ее портрет: несравненная красота!»

Остается Мюнхен, но со стороны курфюрста Баварского еще ничего не предпринято. Состоится ли брак? Жозефина надеется на это, но чуточку дрожит при мысли о бое, который ей всенепременно даст клан, как только узнает о новом династическом союзе.

Она всем сердцем любит сына. «Ты должен знать, милый сынок, — пишет она из Пломбьера того же 6 августа, — как я стенаю от вечной разлуки с тобой; мои глаза наполняются слезами всякий раз, когда я думаю о тебе или когда мне рассказывают про тебя». Конечно, пишет она ему слишком редко, и Евгений жалуется на это сестре. «Ты напрасно жалуешься, что не получаешь писем от мамы, — ответила Гортензия. — За все время своей поездки в Италию мне она написала только одно, да и то короткое; в лености с ней никто не сравнится; но если бы ты знал, что она до сих пор не может говорить о тебе без слез, ты простил бы ей лень».

В ту минуту, когда она пишет Евгению, Жозефина получает от мужа такое письмо, датированное 3 августа:

«Здесь у меня прекрасная армия, прекрасная флотилия и есть все, чтобы приятно проводить время. Не хватает мне только доброй моей Жозефины. Но этого ей не надо говорить. Чтобы мужчину любили, женщина должна вечно сомневаться и страшиться за длительность и силу своей власти над ним. Прощайте, сударыня, тысяча поцелуев повсюду».

«Император, — может признаться Жозефина Евгению, прочитав мужнее письмо, — всегда ласков со мной; я тоже делаю все, что в силах, чтобы быть ему приятной, с ревностью покончено, милый Евгений, и то, что я тебе пишу, — сущая правда. Поэтому он стал счастливее, и я тоже».

Этим семейным согласием Наполеон и его жена отчасти обязаны Гортензии. Месяц назад она писала брату, насколько придворные сплетни вредят взаимопониманию императорской четы. «Хоть я ни во что и не мешаюсь, — признавалась она ему, — но видя уныние, в какое все эти пересуды приводят маму и императора, я сочла себя вправе поговорить с генералом Дюроком. Я сказала ему, что его долг — попытаться смягчить императора, что передавать ему слова, брошенные императрицей кому попало, значит делать его несчастным…»

Мюрат, оказавшийся поблизости от Дюрока и Гортензии, навострил уши. Его ввели в курс разговора.

— Ошибка подозревать, будто кто-то ожесточает императора, — возразил он Гортензии. — Я, например, всегда стараюсь его смягчить.

Мюрат — возможно. А вот о Каролине этого уже не скажешь… Разумеется, на другое же утро Дюрок — или Мюрат? — передает разговор Наполеону, и следует объяснение Гортензии с отчимом. Наполеон находит, что падчерица рассуждает здраво, и с обеих сторон принимаются благие решения. Императрица обещает обуздать свою ревность, а дурные советчики — замолчать. Итак, Гортензия вправе написать брату: «Мама ведет себя в этой истории прекрасно: она перестала ревновать, а это уже много».

Жозефина — временно — держит слово, она, действительно, не ревнует, но лень ее все так же чудовищна. «Я нечасто получаю от вас вести, — упрекает ее император во вторник 1 3 марта. — Вы забываете друзей, это нехорошо. Не знал я, что воды Пломбьера обладают свойством Летейских вод[42]. Сдается мне, что, попивая пломбьерские воды, вы приговариваете: „Ах, Бонапарт, кто тебя полюбит, когда я умру?“ Надеюсь, до этого далеко, не так ли? У всего бывает конец — у красоты, ума, чувства, даже солнца; но вот у чего не будет конца — по крайней мере, я этого хочу, — так это у счастья, которым наслаждаются… и доброты моей Жозефины. Не могу не быть нежным, даже если смешон вам».

В среду, 25 августа, раздав кучу подарков, Жозефина вновь берет курс на Париж. На этот раз Нанси надеется «насладиться лицезрением» императрицы не так, как в прошлый, — только между тремя и восемью часами утра. Составлен и обмундированный с иголочки почетный эскорт, который выстроен бок о бок с гарнизоном, оркестром и «любимыми детьми Победы», то есть офицерами в отставке или отпуске. Жозефину, разумеется, собираются угостить неизбежным «Где может быть лучше…». Экипажи останавливаются. Императрица опускает стекло, улыбается, отвечает на обе речи — от гражданских и военных властей — и отправляется в гостиницу «Мир», сменившую название на «Империаль». Там девочки в белом декламируют приветствие, где превозносится рука Жозефины, которая «не скудеет»

К тем, кто в нужде или в беде.

Ей дарят великолепную «Фитографическую энциклопедию», другими словами, трактат о флоре старой Лотарингии, и не менее захватывающее «Нравственное описание департамента Мёрт». Но раздаются барабанная дробь и колокольный звон: наступает час иллюминации и представления «Узника» в опере. Когда Жозефина входит в зал, занавес взвивается. На сцене высится триумфальная арка, которую она, может быть, уже видела в предместье Конституции и на которой пылают две стихотворные строки:

К ней все сердца стремятся,Все голоса летят.

Затем, после новых продекламированных и пропетых приветствий, в небо взлетают фейерверк и «римские свечи», а Жозефина, отказавшись поехать на бал, отходит ко сну. В четыре сорок пять утра она вновь пускается в дорогу, в восемь часов минует Вуа, в час дня — Бар-ле-Дюк (тогда Бар-сюр-Орнен) и ночует в Шалоне. 30-го, вечером, она возвращается в Мальмезон, выслушав в Бонди неизбежную речь префекта Сены.

Незамедлительно она сталкивается с интригами клана. «Придворный угодник Мюрат и его жена, — рассказывает она Евгению, — ничего не упустили, чтобы, пока меня не было, добиться еще больших милостей от императора; они не правы: даже находясь на месте, я ничем им не мешаю. Прошлой зимой они получили достаточно веское тому подтверждение». Мюрат действительно стал принцем и великим адмиралом. «Впрочем, — продолжает Жозефина, — они ведут себя очень умело, поскольку добиваются от императора всего, хотя в конце концов он оценит их по достоинству. Мюрат назначен наконец на командную должность. Говорят, куда-то на берег Рейна. У жены его, которая приехала из Булони и сегодня утром нанесла мне визит, был, как мне показалось, торжествующий вид: она добилась от императора всего, чего домогалась. К тому же, милый Евгений, я считаю, что мне они больше не могут быть опасны. Единственное, что меня еще беспокоит, это их интриги против моих детей в случае, если, на наше несчастье, мы потеряем императора».