Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

них он видит только неубедительное и безнравственное средство оправдания преступных деяний:

Она говорит, что хотела доказать, что нельзя безнаказанно производить подобного рода действий. Из этих слов Засулич видно, что ее действия служили как бы выражением обязанности устранить явления, которые, по ее мнению, были вредны обществу [Процесс 1906: 61].

Действия градоначальника Трепова Кессель не рассматривал, потому что, как отдельно подчеркивал обвинитель, Трепов на процессе выступал в качестве свидетеля, а не подсудимого. Против «общественно значимого» понимания покушения Засулич обвинитель выдвигал несколько доводов. Каждый из них выглядел разумно, но в совокупности они как будто скорее подтверждали право Засулич на самооборону от произвола, пусть и преступными методами.

Первый довод ставил под сомнение легитимность претензий частного действия на выражение общественной воли. Только судебный приговор «выражает общественную совесть». Право на применение насилия имеет только государственный институт, который Кессель обозначал как суд: «…Какое право она имела присваивать своим взглядам те последствия, которое имеет только судебный приговор?» [Процесс 1906: 61].

Засулич являлась частным, не уполномоченным на выражение общественного мнения лицом. Чтобы подчеркнуть этот факт, Кессель требовал предъявления «полных, несомненных и не подлежащих опровержению фактов, доказывающих, что взгляд данного лица на известное общественное явление вполне солидарен со взглядом общества» [Процесс 1906: 61]. Умозрительность приведения таких фактов очевидна. По сути, это требование звучит как настоящая провокация для коллегии присяжных как общественного института. Только они – присяжные – в этой ситуации могли принять политическое решение от лица общества и признать преступными действия Трепова.

Действительно, какие существовали общественные механизмы для пресечения произвола градоначальника? По сути, никаких, кроме писем и прошений. Были ли у Засулич с единомышленниками легальные способы бороться за право выражать общественную волю, например в форме борьбы политических партий на выборах? Нет. Поэтому суд присяжных как общественный институт мог трактовать как издевательское требование представить дополнительные факты, подтверждающие, что противозаконное наказание осужденного недопустимо для общества. Своим оправдательным приговором присяжные как бы заявляли: мы являемся представителями солидарной общественной воли, и она готова простить Засулич покушение на Трепова, потому что та действовала в интересах общества против произвола власти, который не был подвергнут преследованию в законном порядке.

Второй довод против общественного понимания действий Засулич был направлен на обличение якобы высокой нравственности ее поступка. Против защитницы общества Кессель приводил максиму Канта, формулируя ее так: «Поступай всегда так, чтобы то правило, на основании которого ты действуешь, могло быть признано за обязательное всеми разумными существами». Далее он пояснял, что нравственные нормы зафиксированы в законе:

В практической жизни общие положения, принципы нравственности <…> выражаются законом, который путем отрицательным, путем определения: чего нельзя делать, указывает границы, за пределами которых начинается область безнравственности [Процесс 1906: 62].

И в заключение он повторял то, с чего начинал: единственно возможный и законный метод улучшения общественного устройства следует искать в суде, «решающем, что есть право и что не право». Общественные деятели не могут исключаться из числа тех, кого защищает суд.

Как было сказано, Кесселя обвиняли в слабом выступлении на суде. Возможно, именно в этой «нравственной» части обвинения и видели его слабое место. Следует отметить, что «фактическая», первая часть его речи, с которой он начал, выглядела менее уязвимо. Кессель убедительно опроверг тезис Засулич, что она не хотела убивать Трепова[587]. Само выбранное ею оружие и обстоятельства стрельбы позволяли обвинителю усомниться в искренности ее слов.

Серьезность этого довода со стороны обвинения отметил в своей речи перед присяжными и председатель суда Кони. Стоит заметить, что с точки зрения содержательных аргументов нет особой необходимости останавливаться подробно на речи Кони перед присяжными, в которой он резюмировал все сказанное на суде. Можно только подчеркнуть общую тенденцию его выступления, которая заключалась в том, чтобы представить в качестве адекватных и равных доводы обвинения и защиты. Эта тенденция проявилась и в постановке вопроса присяжным, в котором говорилось о покушении Засулич из мести, что формально не могло считаться необходимой обороной. Так проявлялась беспристрастность Кони. Но присяжные не были знакомы с формальными критериями преступного и непреступного нападения, и поэтому тезис о непреступности убийства для необходимой обороны мог рассматриваться ими как юридическое основание для оправдания. В то же время нравственная значимость действий присяжных («представителей общественной совести» [Процесс 1906: 108]), постоянно педалируемая в речи Кони, подталкивала к тому, чтобы обратить большее внимание на нравственную аргументацию обвинения и защиты.

Нравственный спор обвинение проиграло. Более того, именно нравственные аргументы обвинителя сыграли с ним злую шутку. Несмотря на то что каждый из них был нацелен на доказательство необходимости осудить Засулич, однако в результате все стало выглядеть следующим образом. Законными средствами противодействовать произволу Трепова были рапорты прокуратуры, которые, как сообщает Кони, ни к чему не привели. Обществу о них ничего не сообщалось. Судебное разбирательство преступления Засулич становилось единственной возможностью общественного и государственного признания того, что Трепов совершил преступление. В случае такого признания общество и государство действовали как единое целое в соответствии с теорией необходимой обороны Кони, хотя судить при этом должны были Засулич, «благодаря» которой состоялся суд над Треповым. Правда торжествует путем оправдания покушения на жизнь преступника. Покушение Засулич, представленное в том числе как единственно возможный акт необходимой обороны Боголюбова и всего общества от произвола чиновника, оправдано.

Возвращаясь к первоначальному вопросу о причинах политического выбора общества между справедливым насилием и преступным законом на процессе Засулич, стоит сказать о роли российских общественных деятелей и юристов. Юридический язык того времени изобиловал нравственными категориями. Сам Кони в воспоминаниях пишет, что оправдательный приговор стал «нравственной победой» теории над практикой [Кони 1933: 230]. В деле Засулич стало отчетливо понятно, что теоретические представления Кони и других ярких образованных юристов того времени о том, какими должны быть право и государство, не соответствовали официальной законности. И здесь они выступали как наиболее квалифицированные критики существующих порядков от имени всего общества.

Ключевой проблемой, остро переживаемой юристами, было бюрократическое законотворчество, т. е. невозможность общественного участия в законодательной власти, которая при отсутствии общественного контроля могла санкционировать любой произвол [Borisova 2012]. Публичный судебный процесс стал общественным механизмом противодействия «законному произволу». Он позволил обществу выйти из «пассивной роли»[588], как писал Кони [Кони 1933: 230], и указать на безнравственность законного порядка, в создании которого общество не принимало участия и потому охранять и поддерживать который не считало необходимым.

В этой связи разрабатывались специфическая теория нравственных задач права и специфический язык обличения бесправия. Призванием российских юристов объявлялось правовое просвещение граждан, которое должно было показать истинность начал права через критику действующих законов. В опубликованной на заре реформ статье «О необходимости приобретения обществом юридических