Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

о туалетах.

Ваш Андрей Тарковский

P.S. Будет гусь.

* * *

А еще Андрей Арсеньевич подарил мне книгу: «Христианская жизнь по ДОБРОГОАЮБИЮ» с категорическим пожеланием:

«Ольге – для смягчения нрава».

А.Тарковский

31.1.84, Роттердам

Из-за кулис былого (интервью с комментариями)

Вступление

Этот текст складывался когда-то довольно странным образом, поэтому мне кажется важным прояснить кое-что в его структуре, которая может показаться кому-то случайной и необязательной. Что ж?.. Это впрямую связано с целями и задачами, которые преследовались, когда предполагаемая еще книга возникала из множества часто неспециальных и несистематизированных разговоров, которые приходилось мне вести с Андреем Тарковским. Поэтому мне, как комментатору этих бесед хотелось сохранить для читателя интонации моего героя, логику его размышлений, стиль его общения с собеседником, системы доводов и убеждений, используемых им в непосредственных разговорах.

Противоречия. Они существуют внутри работы. Так же как есть и определенные повторы. Я оставляла их в тех случаях, когда сами противоречия выражали суть движущей диалектики в сомнениях и размышлениях режиссера, а повторы были связаны с развитием и углублением основных идей режиссера, связанных с выяснением специфики кинематографа и нравственной природы творчества вообще.

Отсюда особая интонация текста, провоцирующая читателей не искать в нем законченные рецепты и закрытые к развитию алгоритмы идей, изобретенные режиссером, но сопоставить наблюдения режиссера друг с другом и с моими редкими комментариями, направленными главным образом к тому, чтобы подтолкнуть читателя, опираясь на собственный опыт и на собственное восприятие творчества Тарковского, сравнить предлагаемый текст со своими собственными догадками, переплавляя это сравнение в некий третий, свой, окончательный для каждого смысл, возникающий вне страниц самого текста.

Пусть читателя также не смущает то произвольное и нестабильное положение, которое я занимаю то как комментатор, то как интервьюер в рамках данной, в сущности, как мне представлялось много лет назад, незаконченной работы. Не было времени придумать более изящную драматургическую линию, которая, казалось, еще сложится там, в лучезарном и еще необозримом будущем. Монологи Тарковского возникали тогда, когда у него являлась органическая и естественная потребность что-то добавить к той или иной теме. Высказаться по волнующим его на данный момент темам, обстоятельствам и деталям разного масштаба. Когда мысли режиссера развивались спонтанно и непроизвольно, то записывающему их интервьюеру нечего было к ним добавить, но казалось важным их сохранить для дальнейшего понимания в подлинной целостности, – тогда я ограничивалась только положением слушающего, воспринимающего и систематизирующего. Однако читателю стоит помнить, что я веду непрестанный диалог с Мастером, а потому, как я полагаю, живость, подвижность и импровизационность текста, каким он сложился, надеюсь помогут читателю вступить с «допрашиваемым» героем этой книги в возможно более полный и непосредственный контакт.

Не стоит забывать, что все это записывалось и компоновалось в то время, когда Тарковского не переставали упрекать в «элитарности» его картин и особенно «Зеркала», запрограммированного, с точки зрения Госкино, на пустые залы и раздражение зрителей. Именно поэтому так ценил Тарковский каждое, адресованное ему письмо, как подтверждение интереса к его работе.

Поэтому Андрей выдал мне кучу полученных им писем, чтобы я продемонстрировала в будущей книге начальственным лицам, каковы подлинные отношения режиссера с его публикой.

Разбирая почту режиссера, я поделила ее условно на три категории: письма-возмущения, письма-вопросы и несомненно превалирующие по своей численности письма – восторженные исповеди. Именно так – не просто письма, положительно оценивающие его картины, а, как правило, письма исповеднические, говорящие в равной мере как о самих работах Тарковского, так и об их авторах. Эта особенность корреспонденции режиссера, может быть, уже тогда предсказала его широкомасштабный и все возрастающий во времени успех, который настигнет его картины, увы, уже после его кончины. Но все-таки как важен и красноречив этот успех, соответствующий его ожиданиям и программируемый им в будущее. Как важен был бы для Тарковского так и не прерывающийся во времени его диалог со зрителями в контексте его много раз повторяемых эстетических, а главное, нравственных задач, которыми он руководствовался при создании своих картин.

В те далекие времена письма писались Тарковскому из Москвы, тогда еще Ленинграда, Горького, Тбилиси, Новосибирска, Киева, Гродно, Калинина, Таганрога и других городов.

При этом, может быть, стоит начать с писем-возмущений, игравших по тем временам так на руку тому начальству, от которого зависела будущая судьба «Зеркала». Вот пишет из Ленинграда некий инженер-конструктор женского пола: «Посмотрела ваш фильм “Зеркало”. Досмотрела до конца, хотя уже через полчаса у меня началась сильная головная боль от честных усилий вникнуть в него и хоть что-нибудь понять, как-то связать между собой действующих лиц и события-воспоминания… Мы, бедные зрители, видим фильмы: хорошие, плохие, очень плохие, обычные и весьма оригинальные. Но любой из них можно понять, восторгаться им или отвергнуть, но этот…». Одной инженерихе-конструктору из Ленинграда вторит другая инженериха по оборудованию из Калинина: «Полчаса назад посмотрела фильм “Зеркало”. Силен!!! Тов. режиссер! А вы-то его видели? Мне кажется, нельзя считать этот фильм нормальным (без иронии). Затрудняюсь сказать, о чем он… Желаю Вам больших творческих удач и поменьше, нет, совсем не надо таких фильмов!» И наконец, негодует старший инженер с завода пластмасс из Свердловска, уже требуя к ответу начальство, допустившее такое безобразие: «Какая пошлость, какая дрянь! Тьфу, как противно! Итак, считаю ваш фильм – это пустой выстрел. До зрителя он не дошел, а это главное… Приходится удивляться, как люди, ответственные за показ фильмов у нас в СССР, могут допускать такие промашки, недопустимые промашки».

Интересно, что непонимание у советского зрителя вызывало чаще всего только «праведное» возмущение. Но находились все-таки зрители, которые, признаваясь в непонимании картины, все-таки просили автора ее объяснить: «Уверена, что я не первая и не последняя, которая в недоумении обращается к Вам за помощью разобраться в Вашем фильме “Зеркало”. Отдельные эпизоды очень хороши во всех отношениях, но… как увязать их воедино?» Ей вторит зрительница из Ленинграда: «Я не подготовлена к восприятию этой картины ни по форме, ни по содержанию. Чем это объяснить? Сказать, чтобы я совсем не разбиралась в кино, нельзя. Но вот появился ваш бесспорно талантливый фильм – это чувствуется, несмотря на его трудное восприятие, – и приходится пасовать. Непонятно. Видела Ваши прежние фильмы “Иваново детство”, “Андрей Рублев”. Там все было понятно. А здесь нет… Перед демонстрацией фильма нужно было бы подготовить зрителя. После просмотра фильма остается чувство досады за собственную беспомощность и серость. Уважаемый Андрей, если ответить на мое письмо Вы не сможете, сообщите хотя бы, где можно прочесть об этом фильме». К сожалению, публикации о «Зеркале», были в то время запрещены для широкой прессы, а сам прокат более чем ограничен. Картине присвоили самую низкую, третью, категорию!

Тем не менее сотрудник ФИАН переслал режиссеру