Тарковский. Так далеко, так близко. Записки и интервью - Ольга Евгеньевна Суркова

моментами истории советской России – довоенной, послевоенной, сталинской, хрущевской и брежневской, – завершившейся его эмиграцией на Запад, требовавшей всегда героических усилий ради сохранения своего человеческого достоинства.

Это свое достоинство Тарковский реализовал поэтическими средствами авторского кино, с которым в западный кинорынок ему пришлось бы вписываться как минимум с тем же трудом, что и в советскую идеологию. Он был одержим своим миром и своими идеями, не умея соответствовать практическим требованиям не только жизни, но и кинопроизводства. Он нуждался в защите, которую давало советское общество своим официально признанным художникам, в число которых он не вписался. Он получил на Западе ту свободу, которая обернулась необходимостью бороться один на один за право существования в кинопроизводстве, определяемом прежде всего жестким коммерческим интересом. И то, и другое одинаково утомляло и истощало его.

В своей статье, посвященной 60-летию Феллини, Тарковский, восхищаясь степенью его творческой свободы, сетовал на то, что в Италии «нет больше меценатов и никто не хочет заниматься искусством».

Тогда как именно Тарковский нуждался бы в этих немногочисленных меценатах, финансирующих его проекты, взывающие к человечеству во спасение мира, стоящего на грани катастрофы. Он полагал, что «искусство существует лишь потому, что мир плохо устроен… История человечества слишком уж похожа на какой-то чудовищный эксперимент над людьми, поставленный жестоким и не способным к жалости существом».

И далее рассуждал в своем дневнике: «Сейчас человечество может спасти только гений – не пророк, нет! – а гений, который сформулирует новый нравственный идеал. Но где этот Мессия?»

Очевидно, что именно Тарковскому его собственная художественная задача постепенно начинала видеться как раз почти мессианской, в соответствии с очень русской традицией.

В Тарковском не было спасительной для других иронии, не было цинизма, помогающего выжить. Он был слишком серьезен, взваливая на себя бремя ответственности за все человечество, слишком рано рухнув под его тяжестью. Но поразительным свидетельством этих намерений остались его уникальные фильмы.

И сердечно памятное…

Почта Тарковского моему отцу Е.Д. Суркову

Как правило, письма моему отцу написаны в больницу, где он проводил, увы, немало времени. К сожалению, они не всегда датированы. Пунктуация сохраняется.

* * *

(Без даты, приблизительно начало 1967 года)

Уважаемый Евгений Данилович!

Очень огорчен Вашей болезнью, хотя я не ждал от этой поездки ничего для Вас веселого.

Ну, разве можно было ехать в эту Монголию рядом с тем лежанием, которого я был свидетелем в Вашем доме?!

Неужели никто, кроме Вас, не мог в Комитете заняться этими делами?

Не забывайте, Бога ради, что у Вас есть гораздо более серьезные проблемы и наши надежды, связанные с Вашими делами в Комитете. Очень Вы меня огорчили. Если позволите, я заеду к Вам повидаться во вторник. Скажите Сереже (тогда моему мужу, племяннику жены Тарковского. – О.С.) о возможности этого. Он мне передаст.

Поклон супруге

Искренне Баш Андрей Тарковский

P.S. Единственное Ваше лекарство – понимание того, что у Вас есть друзья.

* * *

Дорогой Евгений Данилович!

Ко мне пришла девушка – студентка-киновед из ВГИК’а и принесла написанную ею рецензию на наш фильм («Андрей Рублев». – О. С.). В ней 13 страниц.

Я, право, не знаю, что посоветовать ей и поэтому, уж простите Бога ради, решил направить ее (ее зовут Ирина Логиновская) к Вам. Может быть, вы посоветуете ей что-нибудь?

Во Владимир поездка пока откладывается. Когда поедем, не знаю. Но уговор наш остается в силе.

Показывали «Рублева» в клубе «Правды». 3 сеанса, платных, по линии проката.

Простая публика смотрит удивительно внимательно и благодарна. Предчувствую успех у зрителей. Простых зрителей. А так – кто знает?

Жму Вашу руку и прошу простить за то, что отнимаю у Вас время.

Ваш А. Тарковский

* * *

6 февраля 1968 года Дорогой Евгений Данилович!

Большое спасибо Вам за хорошее письмо.

У меня пока, Слава Богу, все хорошо. Надеюсь, что и у Вас все будет улажено, в смысле здоровья. Постарайтесь отвлечься от дел и отдыхайте. Время от времени просто необходимо отключаться от дел. Правда, это очень трудно. Мне, например, не удается: сегодня во сне видел Косыгина и Романова. Неплохо, неправда ли?

О «Рублеве» ничего не слышно. Как будто его и не было. При всем том, что причины понятны, все же немыслимо: в кино 30 000 000 дефицита, стране нужна валюта, обесславили себя на прошлых фестивалях, но незыблемо стоим на страже идеологии. Если бы идеологии! Все это какая-то противоестественная возня, вроде охоты за ведьмами. Удивительно, что никто не может разобраться в том, где друзья, а где враги. Очевидно, просто не хотят разбираться.

Я же, кроме искреннего и единственного применения для своей деятельности – служить России, – не хочу ничего другого. Пусть это звучит высокопарно – не в этом дело. Я не отделяю себя от народа, поэтому мне не до формулировок. Пожалуй, я в таком тоне ни с кем не разговаривал. Очевидно, потому, что был уверен, что никто не поймет в силу лицемерия и в силу того, что давно уже не относятся серьезно к этому понятию – служить России. Вам же я говорю об этом. Именно поэтому я не могу и не хочу совершать ничего, что с моей точки зрения называется предательством. Мне несколько неловко говорить об этом, но Вы, я думаю, поймете меня непредубежденно.

С «Исповедью» (одно из первоначальных названий «Зеркала». – О.С.) у меня пока все в порядке: в VI объединении подписан договор и я уезжаю со своим соавтором А. Мишариным в Репино работать. Мишарина вы знаете. Он начинал как драматург с А. Вейцлером.

«Исповедь» для меня очень важный и трудный фильм. Особенно я боюсь этапа сдачи сценария. Дело в том, что, основывая фильм на интервью с матерью, трудно, до съемок интервью, представить законченный вариант литературного сценария. А они будут требовать именно законченности вопреки здравому смыслу.

А удастся ли этого добиться на первом этапе? Думая над фильмом, придумал несколько неплохих эпизодов. Мне начинает уже казаться, что фильм должен быть очень интимным и нежным своей грустью по ушедшему детству и боязни за мать. Ведь он – о любви. Если у меня будут с ним неприятности (вернее и раньше – со сценарием), это будет значить, что они (я имею в виду начальство) окончательно запутались и не в состоянии отличить черное от белого. Сейчас также очень важно (почему я и беспокоюсь о сроках сдачи литер, сценария) не пропустить этого лета. Иначе я теряю год. Еще один год… Это было бы ужасно. Уходят и время, и силы. А сейчас только бы работать и работать. Причем, если взглянуть делово и трезво, я бы успел, при соответствующем отношении, сделать картину в начале следующего года.

А пока надо работать над сценарием. Что я и не премину сделать и как можно скорее