Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

переговорил. Ты как, дядь Миш, настроен? По-боевому? Собираешься писать апелляцию?

— Есть смысл?

— Конечно. Гособвинитель просила на три месяца меньше, чем тебе впендюрила Майя Петровна. Смягчающие обстоятельства она напра-ас-но не учла. Ты реально принял меры к возмещению ущерба. Вину признал полностью, раскаялся. Никаких оснований давать тебе по максимуму.

— Ладно, это самое, напишу…

— Не ладно, а так точно. Садись и пиши.

Александр Николаевич выложил на стол бумагу и ручку. Продиктовал короткую апелляционную жалобу. Решение мирового судьи оспаривалось в городской суд. Такой порядок дипломированному правоведу Маштакову был в новинку.

Действующий сотрудник прокуратуры отметил, как испортился почерк у экс-коллеги. На смену каллиграфии пришли дремучие каракули. И писал он медленно, задумываясь, прежде чем вывести очередное слово.

— Ничего-ничего, надо Майку поучить, — раскрывал свой замысел Веткин. — Зазналась, как в судьи пролезла.

— А куда отдать жалобу? В канцелярию суда? Там же, вроде, надо два экземпляра и ещё квитанцию об уплате госпошлины?

— Я всё сам сделаю. Копию катну на ксероксе.

На этом добрые дела не закончились. Александр Николаевич предложил денег в долг. По этому вопросу (как и по подавляющему большинству других) у него имелось собственное оригинальное суждение. Он одалживал суммы, которые не жалко было простить. В данном случае ссудил полтораста рублей.

Общение длилось больше заявленных десяти минут, но былой закадычности не возникло. Комнату окутала густая атмосфера обоюдной неловкости. Сославшись на срочные дела, Александр Николаевич раскланялся. Получилось похоже на бегство.

Маштаков, как ни странно, не ударился в рефлексию по поводу своей никчёмности, выставленной напоказ. Вычленил из встречи рациональное зерно. Отсрочка вступления приговора в законную силу играла ему на руку. Чем позднее это случится, тем дольше им не заинтересуется инспекция исправработ, контролирующая отбывание наказаний, не связанных с лишением свободы.

«В запасе две недели верных. За это время, хоть тресни, нужно официально трудоустроиться».

С поправкой на новое место и скрипучую панцирную койку ночь прошла удовлетворительно. Просыпался Миха не более пяти раз, кошмар видел всего один. Но, как ни кутался в ватное одеяло, под утро замёрз.

Мигрень списал на избыток кислорода. Наскрёб по сусекам силы воли, чтобы не курить натощак. После завтрака без раскачки взялся за работу.

Там, где раньше росла клубника, копать было легко. Лопата вонзалась на штык. Целина на месте старого домика замедлила темп проходки. Хорошо, нигде не пришлось снимать дёрн. Плодородный слой был тощ. Нечерноземье! Суглинок чередовался с песком, а штыковая лопата — с совковой.

Перекурами Миха не злоупотреблял, и к полудню ленточный фундамент был отрыт на девяносто процентов. Оставалось немного углубить траншею и посыпать дно песком, подготовить так называемую подушку.

Землекоп сходил на пруд, с удовольствием смыл трудовой пот. Вернувшись, обнаружил возле участка «газель» с надписью ООО «Дубрава» на тенте. Это хозяин-барин привёз цемент и здоровенное ржавое корыто. Разгрузку начали с него. Вдвоём не совладали, припахали водителя. Тот недовольно скуксился, но достал из-под сиденья брезентовые рукавицы и подсобил. На лесокомбинате Вадик доводился ему каким-то косвенным начальничком.

Мешки с цементом Соколов с Маштаковым перетаскали в пустовавшую теплицу.

— Ну ты, стахановец, даёшь! — отряхиваясь от цементной пыли, Вадик оценивал результаты первого дня строительства. — Роешь, аки экскаватор гидравлический. Оставь на завтра!

Миха хотел ответить снисходительно: «Ерунда, чего тут копать? Вот в Крыму земля каменная. Чтобы отрыть поясные окопчики на Перекопе, сутки понадобились», но, боясь вновь быть понятым превратно, сменил географию. И рассказал байку, как в армии в Свердловске они долбили капониры под свои «шилки»[320]. Соколов эту замшелую историю не раз и не два слышал за рюмкой. Но, будучи благодарным слушателем, не возражал против дублей, обраставших с годами новыми колоритными подробностями.

На сей раз ограничились сокращённым вариантом. Очень уж нервно водила зыркал на часы. Глушитель грузовика, содрогнувшись, стрельнул чёрным клубком выхлопа. Маштаков пошагал к вигваму.

— Ми-иша! — зычный окрик заставил его обернуться.

Из распахнутой двери «газельки» Вадик протягивал нечто увесистое, завёрнутое в газету.

— Гостинчик. Осторожно, стекло. Варенья тебе Ленка передала клубничного. Засахарело, но с чайком самый цимес!

После сытного обеда по закону Архимеда полагалось поспать. Маштаков не стал нарушать законодательство.

Подремав часок в вигваме, снова взялся за лопату. Углублял дно фундамента, ровнял стенки, сделал планировочку — равномерно раскидал грунт, выброшенный в середину периметра.

Целиком отдавшись физической работе, не требующей умственного напряжения, Миха отвлёкся от реальности. Июньское солнышко пригревало, ветерок обдувал голый торс, отгонял мошек и дурные мысли.

Ближе к вечеру Маштаков повторил водные процедуры. Ужин сготовил царский — отварил картохи, разогрел на сковороде говяжьей тушёнки, зелёного лука нащипал с грядки. Наелся до отвала. Всю послезапойную неделю аппетит отсутствовал. Теперь напал жор.

С культурным досугом проблем не возникло. Стол-тумба в вигваме хранил груду старой периодики. Покопавшись, Миха вытащил стопку журналов «Человек и закон» за семьдесят какой-то год. Журнальчики были ветхие, с рассыпавшимися переплётами, многих страниц не хватало, оставшиеся пожелтели, покоробились, пахли прелью.

«Человек и закон» в СССР пользовался огромной популярностью, выходил миллионными тиражами. Во времена книжного дефицита в нём печатались детективы от маститых авторов, причём не только советских, но и зарубежных.

Маштаков оборудовал себе комфортабельный лежак. На землю перпендикулярно штабелю брёвен уложил дверь от старого домика, в изголовье приспособил фанерку. Она встала под углом в сорок пять градусов. Чем не шезлонг?

Листая журнал, Миха наткнулся на броский заголовок «Не стреляйте, джимены!» Это название застряло в его памяти со школьных лет. Первая история про американских гангстеров, которую он прочёл. Главным действующим лицом в ней был бандит по кличке «Келли-пулемёт». Именно ему сотрудники ФБР обязаны тем, что до сих пор их называют «джименами», «людьми правительства».

Попав в засаду, гангстер Келли отстреливался до последнего патрона. Когда стозарядный барабан его Томпсона[321] опустел, он поднял руки и закричал: «Не стреляйте, джимены, не стреляйте!»

Фраза стала ходовой у пацанов в их дворе на улице Грибоедова…

Перед глазами ожила картинка из прошлого. Вот Миша, отследив с балкона почтальоншу с толстой сумкой на ремне, скатывается с пятого этажа к почтовым ящикам. Открывает свой под номером «92». Интуиция его не обманула! Разворачивает газету «Правда», обнаруживает вложенную в неё книжечку «Человека и закона». Торопливо листает. Страницы шелестят и вкусно пахнут свежей типографской краской. Заглядывает в конец. Вышло ли продолжение про комиссара Мегрэ?

Вот ведь интересно. Дверь в подъезд не закрывалась и почтовые ящики тоже, а почта никогда не пропадала. Только сам Маштаков однажды у соседа дяди Вити слямзил газету на чешском языке. Мальчишке неодолимо захотелось полистать заграничное. Ни слова он, конечно, не понял, но