На день погребения моего - Томас Пинчон

на Нижний Вестсайд, фактически перед своим пансионом, там сидела, сгорбившись, Кэти в пурпурном наряде и курила Сладкий Махорочный Табак. Недавно рассвело. Фокусников, которые ее спасли, нигде не было видно, не было нигде и их «Таинственного шкафа», Далли собиралась вернуться и его поискать, но он исчез сам собой.

—  С тобой всё в порядке? —  Кэти зевала и потягивалась. — Я не буду спрашивать, хорошо ли ты провела время, знаю, что хорошо.

 —  Это всё очень странно, потому что лишь минуту назад...

—   Не нужно ничего объяснять, он наверняка был привлекательным молодым субчиком.

  —  Кто?

 —  Я тебе говорила, что это платье сотворит чудо. Что значит «кто»? Тебе нет нужды скрытничать со мной.

—   Кэти, — она села возле подруги, громко шелестя тафтой. — Я не помню абсолютно ничего.

— Не помнишь даже имя этого волшебника, готова поспорить, —  она произнесла это с таким исключительным сожалением, что озадаченная Далли хотела похлопать ее по плечу, но потом вспомнила свою высокую избавительницу в усыпанном блестками плаще.

—  Теперь ты уйдешь, — в отчаянии выдула клуб дыма Кэти, — и, наверное, навсегда.

  —  Исключено.

 —   О, Далия. Ты знала всё это время.

—  Это что-то особенное. Я знала. Но не я не знала, что знала. Пока она, —  Далли с каким-то удивлением кивнула, —  не пришла за мной?

 Резиденция Зомбини, которую Далли узнала по своему уже потрепанному экземпляру «Иллюстрированного еженедельника Дишфорта», оказалась просторной «французской квартирой» в недавно построенном здании на верхнем Бродвее, Лука выбрал его за сходство с дворцом Питти во Флоренции, Италия, и называл grattacielo или небоскребом, поскольку здание было двенадцатиэтажным. Комнаты, кажется, были разбиты на квадраты, нашпигованные автоматами людей и животных в собранном и разобранном виде, шкафами для исчезновения, столами, парящими в воздухе, и другим инвентарем для фокусов, здесь были автоматы Девенпорта с черной каймой вокруг глаз на мрачных лицах, в беспорядке лежали отрезы прекрасного угольно-черного бархата и пестрого глазета с восточными мотивами, зеркала, кристаллы, пневматические насосы и клапаны, электромагниты, рупоры, никогда не пустеющие бутылки и самовоспламеняющиеся свечи, пианолы, проекторы движущихся изображений, ножи, мечи, револьверы и пушки, а сверху еще клетка с белыми голубями...

—  Что называется —  дом фокусника, —  сказала Бриа, показывавшая ей квартиру.

Она была прямиком с какого-то утренника, в красном усыпанном блестками костюме метательницы ножей, ей удавалось походить на монахиню, не чуждую озорства, насколько того требовала ситуация. Она ассиметрично скалила зубы в сторону Далли, Далли думала, что это что-то значит, но не могла расшифровать послание.

В целом она сочла своих новообретенных сводных братьев и сестер сведущими и тактичными детьми, но жить вместе с ними было абсолютно невозможно. Старшие работали на сцене с родителями, ходили в школу, работали на полставки в даунтауне и были столь же склонны терзать ковер головами друг друга, сколь и сидеть мирно субботним утром друг у друга на коленях и читать в Журнале «Маленького Немо». У них были и более отвратительные привычки, например, они пили воду из тающего морозильника. Настоящие малыши, Доминик, Лючия и младенец Кончетта, жили в веселом хаосе кукол и кукольной мебели, катящихся игрушек с колокольчиками, барабанов, пушек и раскрасок, ярких плевательниц из майолики и пустых флаконов от касторки Флетчера.

Далли не пробыла в доме еще и десяти минут, как с ней заговорили Нунци и Чичи.

—   Хотите разменять двадцать пять центов? — спросил Чичи.

  —  Конечно.

  — Две монеты по десять центов и один пятицентовик, окей?

Она увидела, что Нунци вращает глазами, и когда посмотрела на ладонь, вполне предсказуемо, Чичи, успел всучить ей три десятицентовика, добавив небольшой бонус.

—   Неплохо, —  сказала Далли, — но взгляни на этот четвертак.

—   Подождите, где? Я только...

— Хехе, — Далли перекатывала монету между пальцев, совершила несколько пассов и, наконец, протянула ее под нос Чичи.

—  Эй, как насчет трюка с Индейской веревкой, — объявил Нунци, доставая из кармана кусок веревки и огромные ножницы, пока они с Чичи хором напевали знакомую тему из оперы «Силы судьбы», завязали на веревке сложную петлю, разрезали ее на несколько кусков, помахали шелковой тканью, и веревка вернулась в свой первозданный вид, как новенькая.

Восприняв это как нечто обычное,

— Отлично, согласна, —  сказала Далли, —  но подождите, я думала, Трюк с Индейской веревкой —  это когда вы карабкаетесь по длинной свободно висящей веревке, пока не исчезнете без следа.

— Нет, —  сказал Чичи, —  то «Трюк с Индейской веревкой», а это «Трюк Индейская веревка», видишь, мы купили эту веревку в Бауэри у индейца. Так что это Индейская веревка, видишь...

 —   Она это понимает, кретино, —  брат хлопнул его по голове.

Вползла Кончетта, заметила Чичи и подняла на него глаза, сияющие и полные надежды.

— А, маленькая Концертина! —  воскликнул Чичи, поднял сестру и сделал вид, что играет на ней, как на гармошке, и поет песню из обширного репертуара Луиджи Денца, а младенец тем временем подхрюкивал и вовсе не пытался вырваться.

 Далли когда-то представляла: если она снова найдет когда-нибудь Эрлис, она просто разучится дышать или что-то в таком роде. Но, попав в семейный хаос почти без суеты, как дружелюбная незнакомка, она только искала возможность внимательно рассмотреть их обеих — Эрлис, когда было незаметно, что она смотрит, а потом себя в одном из зеркал, стоявших или висевших повсюду в этих комнатах, она искала сходство.

 Даже без театральных туфель Эрлис была выше Луки Зомбини, ее светлые волосы затянуты в «пучок Психеи», из которого торчали непослушные пряди, сегодня они рвались на свободу. Далли считала: то, как женщина в своем разнообразии вариантов Аккуратности справляется с беспорядком волос, может предоставить ключ к другим чертам характера, которые она скрывает, и к какому-то своему удовлетворению поняла, что Эрлис чаще ходит дни напролет после пробуждения, не утруждаясь приведением в порядок соломенных волн, хотя непослушные волосы требовали более крепких пут, чем ей казалось.

Эрлис была повсюду, она ходила по дальним комнатам, почти незримо выполняя работу по дому, улыбалась, говорила мало, но дети, кажется, знали и уважали ее желания больше, чем желания своего отца. Далия позволила