На день погребения моего - Томас Пинчон

эпатаж —  эти интеллектуалы, по опыту Рифа, никогда не были такими скромными, какими казались, а некоторые из них на самом деле были чертовски обидчивы.

Среди «друзей» Рифа, деловых и личных, в основном не было хорошо знакомых с неприятностями и с тем, что сложно понять, а друзья Стрэй склонны оставаться в тени, они были преимущественно приверженцами околичностей — довольно часто это сводилось в разнообразным сплетням. Антрепренеры, посредники, скажем так, не все мужчины, конечно. Эти ее «друзья», в целом, намного больше волновали Рифа, чем какой-либо из его «друзей» когда-либо волновал ее. И, Боже упаси, если бы это всегда было так просто, как преследование по закону или бегство в более безопасную юрисдикцию, нет, эти странные лица, всплывавшие из ее прошлого, были полны решимости втянуть его в качестве партнера в различные предпринимательские схемы, лишь немногие из которых сулили успех.

Она обычно присутствовали при всех этих дружеских беседах, наблюдала из-за перил верхнего этажа какого-нибудь игорного салуна, или смотрела сквозь матовое стекло офисной двери, словно лишь девичье любопытство заставляло ее узнать, как поладят эти две отдельные личности в ее жизни, но была достаточно готова потребовать комиссионные, обычно около 5-ти процентов, за любую из этих сделок, которые на самом деле приносили урожай. Сводничала, так сказать.

 И так несколько лет в той части континента они дрались, убегали, манили, возвращались... Если бы взяли карту и попытались проследить их зигзагообразный путь из города в город, туда-сюда, было бы не так просто составить маршрут, даже если бы вы вспомнили, каким диким, намного лучше, чем «диким», этот Запад был еще не столь давно, здесь, даже в будни, когда вы тоскуете о комфорте окружной тюрьмы, да, тогда было тяжело, но что бы ни становилось вашим —  ваша земля, ваш скот, ваша семья, ваше имя, неважно, насколько много или мало у вас было, вы это заработали, ни секунды не колеблясь насчет убийства любого, кто просто выглядел как человек, желающий это отобрать. Возможно, собаки учуяли запах, принесенный ветром, или за вами следил человек в непромокаемом плаще —  неважно, всё было абсолютно новым, это была тяжелая воинская служба, вы каждое утро просыпались, не зная, как закончится ваш день, вы никогда не забывали получить наличные, поскольку любой недуг или животное, дикое или разорившееся, или пуля, прилетевшая с любой стороны, с легкостью могла столкнуть вас в небытие...вот почему, несомненно, в любую работу, которую вы могли получить, необходимо было инвестировать смертельный страх —  Карл Маркс и компания, отлично, но что у людей здесь раньше было для получения Капитала, никаких инструментов в кредит, никаких денег на семена от банкира, только их собственный общий фонд страха, который возникал, стоило лишь взглянуть на начинавшийся день.

Это бросало тень на вещи, с которыми жизнь в заведении никогда не соприкасалась, так что когда она или Риф тормозили и выходили из игры, это был не просто выход из спешки —  это значило, что кто-то из них услышал о месте, о каком-то месте, еще одном, предпоследнем, месте, которое еще не попало впросак, где можно пожить какое-то время на грани того старого ежедневного вопроса, по крайней мере пока субботние ночи достаточно тихие, чтобы был слышен звон часов на ратуше, пока однажды в воскресенье не станет слишком тоскливо, чтобы захотелось протрезветь... Тогда существовало племя неких кочующих послов по особым поручениям из мест вроде этого, всё еще свободных, куда бы они ни приехали на отдых, всюду везли за собой маленький независимый кусок той далекой территории, у них было убежище размером с их тень.

На новом месте Риф первым делом искал любителей азартных игр. Хотя он говорил, что ему никакого удовольствия не доставляет, как он это называл, «загнать овцу в кошару», Стрэй несколько раз видела, что он на это соглашался, обычно перед тем, как он или она собирались покинуть город. «Дайте нам несколько часов в вагоне-ресторане, — как он обычно выражался, —  разве мы хотя бы этого не заслужили?». Куда бы они не приезжали, это был город, в котором, раскладывая карты, ты никогда с точностью не знал, кто может достать пистолет или кинжал. Так что эти принадлежности нельзя было хранить в ящике офисного стола в Чикаго, они всегда должны были находиться под рукой.

Говорил ли он когда-нибудь что? Говорил ли он «Пожалуйста»? Нет, это звучало, скорее, как «А все парни сейчас в Бьютте, —  глубокий вздох, —  пьют там «Шон О'Фаррелл» без меня», или «Думаю, мне нужно проехаться на диком ослике по берегам Анкомпагре», Стрэй обычно тоже приглашал и так далее. Но не было ли у нее зачастую собственных причин отказаться? Иногда она просто не хотела совершать эту классическую поездку на вокзал, чтобы его проводить, добавить немного своего хлюпанья носом к плачу на платформе, нет уж, спасибо.

Они жили в конюшнях, палатках клуба «Армия А» с засохшими пятнами крови, в номерах городских гостиниц, где стояли кровати с балдахином, просыпались в подсобках игорных домов, на барных стойках которых остались следы от пилы. Иногда пахло пылью и животными, иногда —  перегретым машинным маслом, не очень-то пахло садовыми цветами или домашней едой. Но сейчас они жили в славненькой хибаре над плато Анкомпагре. Джесси непринужденно лежал среди перовых подушек и стеганых одеял чужой бабушки в ящике от динамита —  идеально для младенца, потому что не было гвоздей сколотить ложе, гвозди, как известно, притягивают электричество, которого было много на этих грозовых склонах, так что коробку для младенца скрепляли деревянные колышки и клей.

Когда Стрэй смотрела на Джесси, у нее было такое выражение лица —  улыбка, более чем готовая снова разжечь огонь старого партнерства, словно говоря: «Ну, мы тут ненадолго сошли на запасной путь», на что Риф, скорее всего, ответил бы: «Лапочка, видишь, ему просто не терпится, чтобы ветер подул в его лицо, правда, обманщик?», взяв младенца на руки и кружа его лицом к полу в ковбойском танце достаточно быстро, чтобы его тонкие волосы сдуло с бровей: «Он —  дитя дорог, не так ли, Джесси, просто дитя дорог!». Так что его родители молчали, даже при таком несомненном чуде в комнате, каждый из них думал свои думы, находясь мыслями за сотни миль отсюда.

В намерения Рифа никогда не входило стать частью какой-нибудь преступной династии. «Я думал, что имею право на обычную