Париж - Эдвард Резерфорд

– А мой отец? – Теперь Луиза повернулась к Фоксу. – Месье Бланшар – он тоже умер?

– Вы полагаете, что он ваш отец. Но этот человек мог просто помогать другу.

– Вы не хотите говорить мне.

– Не могу. Вы собираетесь открыть родителям, что вам стало известно?

– Не знаю.

– Если расскажете, то мне придется уведомить их о том, как вы добыли эту информацию. Иначе они могут заподозрить меня в нарушении конфиденциальности.

– Ладно, я ничего им не скажу. Да и толку от этого никакого не будет, скорее всего.

– Уверен, вы правы. Но вы обещаете мне это? Я должен беречь свою репутацию.

– Да. Обещаю.

– Чтобы вы не тратили понапрасну силы и время, скажу вам, что с началом войны я закрыл наше парижское отделение. Там вы теперь ничего не сможете найти. Что касается Бланшара, то это распространенная фамилия, и отец, которого вы ищете, может носить другое имя. Мне будет жаль, если вы проведете жизнь в напрасных поисках.

– Он жив?

Джеймс Фокс с осторожностью подбирал слова для ответа.

– Я много лет уже не был во Франции, – грустно покачал он головой. – Их потери в войне были тяжелее наших, как вам известно. Куда тяжелее.

– Ну что же, – энергично сказала она, – война закончилась, и, кажется, я француженка.

– Лично я сказал бы, что вы англичанка.

Но быть француженкой Луизе нравилось больше.

– Нет, – заявила она, – я француженка. До свидания, мистер Фокс. Сколько я вам должна за консультацию?

– Меня устроит перемирие, – ответил он с улыбкой.

Когда она ушла, он вернулся в кабинет и сел за стол. А потом рассмеялся. Он задумался, не рассказать ли Марку о встрече с его дочерью. Пожалуй, все же нет, это можно расценить как нарушение конфиденциальности. А можно ли поделиться с Мари? И опять Джеймс сказал себе «нет». Ее семье это не понравится.

Глава 21

1920 год

Мари Фокс никак не ожидала, что овдовеет так рано и так неожиданно. Но она потеряла Джеймса весной 1919 года.

Пандемия гриппа 1918–1919 годов – «испанка», как ее называли, – не оставила такого яркого следа в памяти народа, как другие эпидемии. Тем не менее она убила больше людей, чем даже «черная смерть» шестью столетиями ранее. В Британии умерло четверть миллиона, во Франции – более полумиллиона, в Канаде – пятьдесят тысяч, а в Индии – семнадцать миллионов. По всему миру из общего числа заболевших погибало от десяти до двадцати процентов. Особенно высокой смертность была среди молодых и здоровых. Пандемия вылилась не только в человеческое горе, но и в потрясающие воображение цифры статистики. В Соединенных Штатах из-за гриппа средняя продолжительность жизни упала на десять лет.

Но и среди пожилых вирус убивал множество людей.

«Испанка» накатывала волнами. В Англии было две волны в 1918 году, а третья настигла страну в марте 1919 года. Она-то и унесла Джеймса Фокса.

Он почувствовал себя плохо после обеда. С вечера начались боли и лихорадка. В течение суток его состояние ухудшалось, а ночью у него развилась пневмония. С наступлением третьего дня не отходившая от мужа Мари заметила, что он покрылся странной синеватой бледностью. И солнце еще не село, когда она услышала, как что-то булькает у него в горле, и его не стало.

Мари держала Джеймса за руку, и все же он покинул ее. Несмотря на протесты дочери Клэр, Мари не пустила ее в комнату:

– Так сказал доктор, и твой отец тоже настаивал бы на этом.

Мари повезло, она сама не заразилась. Вирус обошел стороной и Клэр.

До конца года мать и дочь оставались в Лондоне.

Для Клэр Лондон был домом. Она ходила в школу Фрэнсиса Холланда, что около Слоун-сквер. Это учебное заведение устраивало ее родителей с религиозной точки зрения: оно было протестантским, но относилось к «высокой церкви», то есть богослужения там были настолько приближены к традиционным, что их можно было принять за католические. Разумеется, академические стандарты в этой школе были непревзойденными. Французский язык преподавала настоящая француженка, что в менее престижных заведениях выглядело бы подозрительно, но школе Фрэнсиса Холланда это только добавляло шика. Поскольку родители Клэр дома говорили по-французски, девочка неизменно была лучшей в классе по этому предмету.

Однако ее друзья были англичане. Любимые игры, развлечения, музыка – все было английским. И ее мать ничуть не возражала против такого положения вещей. С Джеймсом в Лондоне Мари была счастлива.

Но Джеймс умер, шли месяцы, и Мари стала чувствовать себя одиноко. Она скучала по своей семье во Франции. И ближе к концу года у нее созрела идея свозить Клэр в Париж.

– Я бы хотела, чтобы ты поближе узнала французскую половину своих родных, – говорила Мари дочери.

В декабре 1919 года пришло письмо от Марка. Брат писал, что тете Элоизе нездоровится и что Мари следует приехать в ближайшее время.

Месяц спустя она вместе с Клэр пересекла пролив. Никаких конкретных планов у них не было.

Даже унылое глухозимье не в силах было умалить безыскусное очарование родового поместья в Фонтенбло. При виде гостеприимного двора и большого сада Мари испытала чувство умиротворения и возрождения, в которых нуждалась сильнее, чем осознавала ранее. Ее отцу было уже за восемьдесят, и он как будто стал ниже ростом. Мать изменилась очень мало, только ходила с трудом, да волосы ее совсем поседели и превратились в пушистый снежно-белый венчик вокруг головы.

Бабушка и дедушка были счастливы снова увидеть Клэр. Их особенно восхищало то, что она по-прежнему говорит по-французски почти без ошибок.

– Просто невероятно, до чего она похожа на тебя, – говорила Мари ее мать.

Это было правдой. Клэр унаследовала от Мари золотистые волосы и голубые глаза. Те, кто искал между ними различия, отмечали, что лицо у дочери, кажется, чуточку более удлиненное, чем у матери, и что она на несколько сантиметров выше.

Клэр тоже обрадовалась встрече со стариками. В последний раз она видела их еще до войны, совсем девочкой. Теперь же у нее возникло множество вопросов. Она с восторгом узнала, что этот дом купил дед Жюля целых сто лет назад и что он застал Французскую революцию и знал Наполеона.

– Можно нам пожить тут какое-то время? – спрашивала она.

Через два дня Марк привез в поместье тетю Элоизу. Мари находила, что для своего возраста тетя выглядит прекрасно, однако не могла не видеть, что та похудела еще больше и была весьма слаба. В первый же вечер после своего приезда тетя Элоиза отвела Мари в сторону:

– Моя дорогая Мари, я так рада, что ты приехала именно сейчас. Я в полном порядке и считаю, что мне очень повезло дожить до моих лет в добром здравии. Но доктор говорит, что скоро я оставлю вас.

– Как скоро?

– Примерно через полгода. Так что лето я еще застану. Как же я люблю майское цветение каштанов! Однако я предпочла бы уйти в августе, до того как наступит эта несносная жара, если, конечно, всемилостивый Господь не планирует послать меня туда, где еще жарче.

– Я уверена, что ничего такого у Него и в мыслях нет, – с улыбкой ответила Мари.

Но эта беседа произвела перелом. Наутро Мари обсудила все с Клэр, и дочь полностью поддержала ее.

– Марк, – обратилась потом Мари к брату, – мы с Клэр хотели бы остаться в Париже как минимум до августа. Ты не поможешь нам снять квартиру? Хорошо бы найти что-нибудь неподалеку от тети Элоизы.

– Я надеялся, что вы задержитесь во Франции, – сказал ей Марк.

Следующие шесть месяцев они жили в прелестной квартире к северо-западу от Люксембургского сада, рядом с великолепной церковью Сен-Сюльпис.

Мари раньше никогда не жила на левом берегу, и, как оказалось, ей здесь очень нравится. Двухминутная прогулка в северном направлении – и она уже в аристократическом квартале Сен-Жермен. Если идти дальше на север по улице Бонапарта, то через пять минут окажешься у реки, прямо напротив Лувра. Если же повернуть на восток, то через те же пять минут бульвар Сен-Жермен приведет тебя в самое сердце университетского Латинского квартала, откуда рукой подать до острова Сите, осененного изящным готическим шпилем Сент-Шапель.

Мари виделась с тетей Элоизой каждый день. Тем временем Марк устроил Клэр в Школу изящных искусств в начале улицы Бонапарта.

У Мари с дочкой всегда были близкие отношения. Когда Клэр посещала старшие классы, между ними порой возникали трения, вполне ожидаемые в отношениях подростка с родителями. Однако темное присутствие войны с ее ежедневными трагедиями и лишениями не оставляло много места для семейных ссор.

Внезапная смерть отца также способствовала скорому взрослению Клэр. Она видела, что мать нуждается в ней, и старалась быть для нее не только дочерью, но и другом. Они часто ходили куда-нибудь вместе. Иногда их даже принимали за сестер. Клэр было забавно и приятно видеть, какое удовольствие доставляет матери эта ошибка.