Париж - Эдвард Резерфорд

– И ее он доставил?

– Нет. Он сказал, что и она досталась французам.

– Так кто же в конце концов получил этот груз?

– Французы. Но им пришлось платить за него. То есть Жерар продал одну и ту же партию четыре раза.

– По крайней мере, она досталась нам.

– Но это же мошенничество.

– Человек со взглядами Жерара сказал бы, что это патриотизм. Немцы заплатили дважды и остались ни с чем.

– Бог знает, что еще он проворачивал. Вопрос теперь в том, что мне с этим делать? Я был бы не прочь как-то посодействовать нашей армии.

– Прежде всего ни слова никому не говори о той партии. Ни слова! О ней уже не узнают, а если ты обо всем расскажешь, то только опозоришь память Жерара и наше имя. Подумай о его вдове и детях! Ты должен немедленно сжечь все документы. Или принеси мне, я сама сожгу. А потом забудь об этом. Разумеется, делай все, что сочтешь нужным, для нашей армии. Тебе будут благодарны, и это хорошо. В конце концов, ты ведь не принимал участия в этой афере, и я знаю, что сам ты никогда бы так не поступил.

– Я потрясен.

– Ты говорил, что у тебя две новости. Какая вторая?

– Это о «Жозефине». Универмаг работает в убыток. Причем с начала войны. Жерар всегда говорил мне, что магазин окупает себя. Но он лгал. Управлял магазином я, но финансовой стороной всегда занимался он сам. Я чувствую себя идиотом.

– Я ничуть не удивлена. Война не лучшее время продавать модные товары. Денег у людей мало.

– Тем не менее мы что-то продавали. Мы понизили цены, сменили ассортимент, сократили торговые площади. Но получается, магазин терял деньги. Почему он не сказал мне?

– Это была цена, которую, по его мнению, ему пришлось заплатить за то, чтобы привлечь тебя к делу. Он просто молодец, что пошел на это. Сейчас мы, как никогда, нуждаемся в тебе.

– Не знаю, что теперь делать.

– Конечно знаешь. Продай универмаг или закрой.

– Нет, это невозможно! Что будет с отцом? Он не переживет этого.

– Он коммерсант. Он поймет. Все, чего он хочет сейчас, – это спокойная старость в Фонтенбло.

– Но я не могу управлять оптовой торговлей.

– Можешь и должен. У Жерара две дочери и сын, которого в любой момент могут призвать в армию. Ты должен сделать это для них. Это твой долг.

– Но мои способности…

– Они могут подождать. Я люблю тебя, Марк, но тебе придется еще на некоторое время забыть о себе. Все, что у тебя есть, тебе дала твоя семья. Ты сказал, что хотел бы отплатить своей стране за то, что украл Жерар. Точно так же ты должен отплатить своей семье за жизнь в свое удовольствие.

– Не могу сказать, что дети Жерара мне симпатичны.

– Меня это нисколько не волнует. Марк, я всегда намеревалась назначить своим наследником тебя. Кому еще могу я оставить все эти картины? Но если ты не сделаешь теперь того, что должен, это будет означать, что ты ничем не лучше своего брата, и тогда я завещаю всю коллекцию какому-нибудь музею.

– Я всегда считал твой образ мыслей более возвышенным.

– Так оно и есть. Другие сейчас гибнут на фронте. Будь благодарен за то, что от тебя требуется такая малость.

– Знаешь, я так и думал, что ты скажешь нечто в этом роде, – вздохнул Марк.

Ле Сур не испытывал сомнений относительно своей судьбы. Его расстреляют. Он написал сыну два письма. Одно для цензоров. Второе переписал в трех экземплярах и дал трем товарищам в полку, которым доверял.

В письме Ле Сур объяснял, во что верит и почему поступил именно так, но не призывал сына следовать его примеру. Он советовал юноше самому решать, какой путь избрать, когда вырастет, а до тех пор думать только о матери и ее благополучии.

Ле Сур никогда не делал секрета из своей принадлежности к социалистической партии, в этом не было необходимости. В армии было множество профсоюзных деятелей, и большинство из них как минимум разделяли социалистические взгляды.

– Мы должны бороться с германской империей, – говорил он товарищам, – но в эту войну нас вверг класс капиталистов. Когда рабочие сметут их, не останется причин воевать.

Поскольку он был старше остальных, его стали называть папашей. Даже сержанты иногда обращались к нему так. Его работа в типографии и любовь к чтению сделали его одним из самых грамотных солдат в полку. Любой, кто не справлялся с письмом домой, мог пойти за помощью к Ле Суру, и тот не только исправлял грамматику, но и подсказывал слова, которые не мог подобрать автор. Иногда он делал даже больше. Когда под Верденом погиб молодой Пьер Гаскон, именно Ле Суру пришлось писать его родителям письмо об отваге и других достоинствах юноши, так как лейтенанта и капитана тоже убили в тот день.

Но он никогда не забывал о своей главной цели и делал все для ее достижения при каждом удобном случае. Собственно, сама война была сплошным удобным случаем. Если это бессмысленное убийство и разрушение порождены нынешним мироустройством, то не доказывает ли это, что пора такое мироустройство менять? Не демонстрирует ли капиталистический мир, что он является безжалостным пожирателем человеческих жизней и что присущие ему противоречия неизбежно приведут к его самоуничтожению? Ле Сур убедил многих в правоте своей точки зрения. Ему казалось, что однажды он заставил сомневаться даже офицера.

– Итак, папаша Ле Сур, – заметил как-то раз его капитан, – вы считаете, что рабочие всего мира смогли бы лучше организовать эту войну?

– Вопрос состоит в том, смогут ли они организовать ее хуже? – так ответил Ле Сур.

Офицер рассмеялся и ничего не сказал, но, похоже, в душе он был согласен с этим.

К 1916 году Ле Сур дослужился до звания капрала. Капитан потом интересовался, не хотел бы он быть сержантом, но он сказал, что нет. Это слишком походило бы на уступку системе.

В армии он регулярно получал из Парижа почту. Частью это были разрешенные газеты, частью – личная, более конфиденциальная переписка. В 1917 году пришла волнующая весть из России. Там взбунтовалась армия. Это была революция.

Социалисты были потрясены. Революция должна была начаться в индустриально развитых странах, где существовал городской пролетариат, но уж никак не в отсталой России. Очевидно, война выступила там в роли катализатора. А если революция возможна в России, то почему не повсюду? Из Парижа к Ле Суру потекла река литературы. Вдоль всего Западного фронта люди вроде него активизировались. Все, кто придерживался левых взглядов, чувствовали близость великих перемен.

И потом, в конце мая, после наступления Нивеля, обернувшегося катастрофой, в войсках стали циркулировать слухи. Командование пока прятало новость от внешнего мира, но не могло предотвратить ее распространение на фронте. И она растекалась, как лесной пожар.

– В войсках мятеж… Целые части уходят с фронта…

Десять, двадцать, тридцать тысяч отмаршировали в тыл и отказались возвращаться на позиции. Бытовые условия были ужасны. Командование – некомпетентно. Смерти – бессмысленны. Вдоль всей линии фронта части, которые стояли в тыловых поселениях, перестали выполнять приказы. В самом начале июня целый полк вышел из повиновения и занял городок Мисси-о-Буа.

Пехотная бригада разграбила колонну с грузами снабжения и двигалась на Париж. Другая часть мятежников захватила автоколонну.

Их полк стоял на позициях, когда до него докатилась волна мятежей. Началось все с небольшого инцидента. Вражеские траншеи в этом месте имели несколько передовых укреплений, и в одном из них засел снайпер. За пару-тройку дней он сумел ранить одного французского солдата и сразить насмерть другого. Было бы неплохо снять того стрелка. Поэтому один из лейтенантов отправился на участок по соседству с тем местом, где находился Ле Сур, и сказал капралу и нескольким рядовым, что ночью поведет их в разведку, чтобы посмотреть, что можно сделать с немецким снайпером.

Неизвестно, планировал капрал свой отказ или это произошло под влиянием момента, но он сказал «нет».

– Приказы нужно выполнять, – довольно добродушно напомнил лейтенант.

Но это не помогло.

– Я отказываюсь, – заявил капрал. – С меня хватит.

– Я тоже. – Рядовой возле него торжественно опустил винтовку. – Больше никаких приказов. Достаточно.

Вокруг них одобрительно загудел рой голосов.

Вот и все. И начался мятеж.

Ле Сур времени не тратил. Спустя десять минут он раздавал листовки. В окопе по его инициативе запели «Интернационал». Кто-то из молодежи смастерил на скорую руку красный флаг и вывесил над окопом.

– Мятеж – это только начало, – говорил Ле Сур людям. – Мятеж – ничто, если он не приведет к чему-то более серьезному. Франция первая в мире породила революцию. Тогда это была репетиция. Но теперь у нас появилась возможность сделать новый большой шаг вперед. Эта война показала ничтожество капиталистического строя. Настало время присоединиться к нашим товарищам в России и во всем мире. Мы хотим революцию и ни на что меньшее не согласны.