Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Прямо сейчас придумали? — насмешливо спросил писодей.

— А что — заметно?

— Конечно.

— Вам легко говорить, вы не рисковали здоровьем ради исконных русских земель. Слушайте, коллега, а сходите-ка за пивом? Оно в холодильнике.

— Нет. Я обещал Регине Федоровне.

— Экий вы… ортодокс! Ну ладно. Порыв Кости — это хорошо. А по тому, как Юлия ему отдается, через силу, почти с неприязнью, — мы покажем, что брак их давно исчерпан, для нее это — двуспальная неволя. Есть, правда, одна проблема…

— Какая?

— В соседней комнате Варя готовится к зачету, а слышимость в таких квартирах, сами знаете…

— Пусть она уйдет готовиться к однокурснице.

— Молодец! Это выход. Читайте дальше!

— Но теперь действительно всё… — смутился Кокотов.

— Как это — все? А что же вы делали весь вечер, пока я бился за целостность Отечества?

— У меня закончилось вдохновенье, — стыдливо признался автор «Кентавра желаний».

— Что?! Кончается выпивка. Вдохновенье у настоящего таланта неисчерпаемо! Итак, продолжим: Юлия, разговаривая с Борисом, намекает на их первую ночь у бабушки. Что он ей отвечает?

— Надо подумать.

— Пока вы думаете, я вам скажу: он смеется как ни в чем не бывало: «Юлька, ты где пропадала? Почему не звонила? Надо срочно встретиться! Где?»

— Возле гипсового трубача! — предложил писодей.

— Да идите вы с вашим гипсовым трубачом! Он приглашает ее в ресторан!

— Так сразу? — усомнился писатель.

— Андрей Львович, вы инженер человеческих душ или сантехник? Если вам сейчас позвонит ваша первая женщина… Как ее звали?

— Не важно…

— Неужели вы откажетесь посмотреть, что с ней сделало время? Из любопытства.

— Ну, если из любопытства.

— Исключительно из любопытства. Однажды я стоял в очереди, чтобы обналичить «чемадурики», которые накупила сдуру простодушная Маргарита Ефимовна. Вдруг меня окликнула немолодая женщина, как говорится, с остатками былой красоты. «Дима, — спросила она, — это ты?» — «Я… А вы…» — «Я же Римма! Не узнал?»

— С вами такое бывало?

— Бывало! — вздохнул писодей, вспомнив обрюзгшую Лорину.

— Да, коллега! До того, что вытворяют годы с красивой женщиной, не додумался бы даже Джек-потрошитель! Девочка, дама и старуха — это три разных биологических вида. Ну сделали бы как у насекомых: гусеница, куколка, бабочка. Каждая по-своему прекрасна, молода, совершенна! Так нет же, получите: на глазах плодоносное совершенство с атласной кожей, бархатным пахом и сводящими с ума округлостями превращается в морщинистый кожаный мешок, распяленный на артрозных костях…

— А мужчины? Мы тоже стареем! — возразил Кокотов.

— Нас не жалко! Я вот думаю, может, Адам и Ева в раю были насекомыми, а в людей их превратили за непослушание? Ну, не важно… В общем, эта самая Римма мне и говорит…

Тем временем «Моторола» в кармане дважды булькнула, Андрей Львович незаметно извлек телефон и глянул на экран: там появился конвертик. Писодей, дрожа, распечатал месседж и, теряя сердце, прочел:

О, мой рыцарь! Я в прокуратуре, говорить не могу. Но я буду ждать Вас в дальней беседке за третьим прудом в 18.30. Хочу встретить с Вами закат, а может быть, и рассвет! Целую, целую, целую! Вся Ваша — Н. О.

У автора «Сумерек экстаза» потемнело в глазах от счастья. Какая уж там биохимия расточилась по его телу, решать специалистам, но он ощутил, как зной ожидания заструился по венам и артериям, добираясь до самых отдаленных капилляров и гудя при этом, как высоковольтные провода в степи. «А может быть, и рассвет…» Его душа наполнилась той безбрежной плотской радостью, которая дает странное ощущение бессмертия или предчувствие того, что все-таки есть, есть какой-то потаенный способ избежать тлена! Секретом этим владеет женщина, одна-единственная, и тайна скрыта в непостижимом сочетании ее взглядов, улыбок, ароматов, ласк, счастливых вздохов и стонов. О боже! Рассвет, рассвет…

«Значит, надо взять с собой свитер „Лакост“ с крошечным крокодильчиком на груди, — золотыми цветами заклубилась мысль писателя. — Ночи-то уже холодные…»

И тут Андрей Львович всерьез огорчился, что не догадался, когда заезжал домой, бросить в сумку свою гордость — турецкую куртку «пилот», купленную в магазине «Кожаный рай» с 70-процентной скидкой из-за прорехи, искусно потом заштопанной неверной Вероникой. Далее автор «Кентавра желаний» стал соображать, какую из сорочек надеть, и пришел к выводу: к палевому свитеру пойдет черная, причем «Лакост» можно сначала накинуть на плечи, завязав спереди рукава. Темно-синие джинсы и черные кроссовки дополнят гармонию. И тут ликующий разум Кокотова столкнулся с новой проблемой: брать ли с собой одеяло? С одной стороны, встречать рассвет, сидя или лежа (нет-нет, не верю!) на сырой осенней траве, неудобно и даже вредно для здоровья. С другой — явиться к такой женщине с байковым казенным одеялом под мышкой — верх бестактности…

Как думы о байковом одеяле и лучезарный платонический восторг совместились в один миг в одном и том же сердце, черт его разберет!

Глава 69

Страдания немолодого Кокотова

— Кокотов, ау! О чем вы думаете?

— Ни о чем…

— Оно и видно. А вы подумайте лучше, что будет делать Юлия, получив приглашение в ресторан.

— Трудно сказать…

— Если б я знал, что Валька так ослабит ваш интеллект, я бы ее не присылал!

— Прекратите!

— Думайте и уберите телефон! Что вы смотрите на него, как импотент на нечаянную эрекцию! Лучше достаньте из холодильника пиво! Скорей! Страдаете тут, как немолодой Вертер? Вы еще застрелитесь!

— Но Регина Федоровна… Может, вам лучше выкурить трубку?

— К черту трубку! К черту Регину Федоровну! Несите пиво, гипсовое чудовище!

Последнее оскорбление сломило писодея своей внезапной экспрессией, он пожал плечами, подошел к холодильнику, вынул бутылку «Крушовицы» и отнес Жарынину. Тот принял лечебный сосуд с достоинством, взял трость, прислоненную к кровати, обнажил кинжал и молниеносным движением сорвал пробку, едва успевшую пшикнуть. Писатель только теперь заметил, что у самого основания клинка имеется выемка, словно специально предназначенная для откупоривания пивных емкостей. Режиссер впился губами в горлышко и застыл, запрокинув голову, как горнист на зорьке: лишь судорожно прыгал его кадык да стремительно, словно шприц, пустела бутылка. На лице Дмитрия Антоновича в этот миг остановилось совершенно особое выражение. Его трудно объяснить словами и можно — очень приблизительно — назвать «тихой пивной радостью бытия». Андрей Львович смотрел на режиссера и, к своему удивлению, испытывал к этому похмельному, потному, краснолицему человеку, которого шесть дней назад и не знал вовсе, чувство почти родственной приязни и внутреннего сродства. Он даже ощутил во рту бродильный вкус ячменного напитка.

— Хорошо! — отдышавшись, произнес режиссер и глянул на соавтора добрыми влажными глазами. — Теперь за работу! Итак, что будет делать наша Юленька, получив приглашение Борьки? Ваша версия?

— Ну, наверное, наверное… — пробормотал Кокотов, — она будет… прикидывать, что надеть на свидание. Да?

— Правильно, умница! Она же собирается в ресторан с олигархом! Кстати, в какой именно?

— Может, в ресторан «На дне»?

— Это еще что такое?

— Ну, хорошее место, там обстановка начала двадцатого века, официанты одеты персонажами Горького…

— Босяками? Нет, не годится! Боря поведет Юлю в «Золотой трепанг», это высший класс. И вот она уже звонит подругам, живо рассказывает: у меня очень важное свидание в «Золотом трепанге», конечно деловое, но этот человек когда-то был в меня сильно влюблен, и я должна ему снова чуть-чуть понравиться! Подруги ахают, проникаются, советуют, но главное — начинают ее одевать. Одна приятельница дает новое бутиковое платье, вторая отрывает от себя комплект «Булгари»: кольцо, сережки и браслет. Третья ведет к своей парикмахерше, и они сообща придумывают Юльке макияж и роскошную прическу… Нужна какая-то пикантно-трогательная деталь!

— Может, белье из «Дикой облепихи»? — предложил Кокотов.

— А что?! Юлька смущается, мол, чисто деловая встреча… Но подружка-оторва хохочет: «Надень на всякий пожарный! Знаем мы эти деловые встречи!»

— Мне кажется, это лишнее! — заметил автор «Русалок в бикини».

— Лишнее, коллега, — если бы мы отправили нашу героиню в салон интимных стрижек «Венерин бугорок»!

— Но Дмитрий Анатольевич, я не понимаю! Тут трагедия: муж на счетчике, звонят бандиты… Какой венерин бугорок?

— Тот самый! Жизнь, как заметил неутомимый Сен-Жон Перс, — трагедия, сочиненная комедиографом. Только большим художникам удается передать эту глумливую странность бытия. Обычно или зубоскалят, или рыдают. Настоящее искусство — плачущая улыбка, как в финале «Ночей Кабирии». Понимаете? Если нам это удастся — Канны наши!