Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Неужели?!

— Да, вы заслужили краткосрочный отпуск. Сегодня гуляйте, а завтра садимся писать поэпизодный план. Ступайте! Нет, стойте, налейте мне на прощанье! — Игровод кивнул на бутылку с веткой укропа. — И не лезьте к ней сразу! Лапузина очень непроста! А лучше, друг мой, женитесь на Вальке! Вам уступлю. Такой женщины вы нигде не найдете: чистоплотная, преданная, страстная… Ну, сами же теперь знаете! Сен-Жон Перс говаривал: «Женское одиночество — это Клондайк». А как она готовит сациви с кедровыми орехами! Просто фантастика!

— Я подумаю… — пообещал счастливый писодей и поднес соавтору рюмку трясущимися от радости руками.

Глава 71

Изгнание из «люкса»

Вырвавшись от соавтора, Кокотов чуть не зашиб дверью Огуревича, который с суицидальной решимостью во взоре топтался возле «люкса», не осмеливаясь войти. Его щеки, обычно крепкие и мускулистые, дрожали, как потревоженный студень, а глаза удивительным образом смотрели сразу во все стороны.

— У себя? — скорбно спросил директор.

— Не совсем! — хихикнул Андрей Львович.

В предвкушении свидания им овладело шкодливое ребячество, переходящее в нервную дрожь.

— Что же делать?!

— А что случилось?

— Меделянский вернулся. Это его «люкс», — жалобно доложил торсионный скиталец и осторожно добавил: — К тому же, Дмитрий Антонович не справляется…

— Вот оно что! Ну, тогда я бы на вашем месте, прежде чем войти, заглянул в будущее. Мало ли! У него в трости спрятан кинжал! — совершенно серьезно сообщил писодей и, внутренне хохоча, бросился в свой номер.

Нервно сверяясь с часами, он быстро оделся именно так, как и мечтал в неволе, заменив в последний миг черную сорочку на голубую. Облагородившись струей нового одеколона, автор «Кентавра желаний» уже через несколько минут молодыми скачками мчался к дальней беседке, вспугивая стайки ветеранов, потянувшихся к ужину. Суровый Агдамыч (он вымогал у организма алкоголь, сидя на скамье имени Бабеля) с удивленьем посмотрел вслед писателю, который бежал, как индеец, с одеялом на плече.

Всё: и закатное красное солнце, и бронзовые купы деревьев, и зеркальные потемки прудов, и летящий под ногами крапчатый асфальт, и черная колоннада парка, и серно-желтые поганки на полусгнивших колодах, — все промелькнуло перед Кокотовым в один миг, как жизнь — перед внутренним взором самоубийцы. Ровно в 18.30 он, тяжело дыша и держась за сердце, стоял у дальней беседки.

Это было старинное сооружение, уцелевшее еще со времен железнорукого штабс-капитана Куровского. Конечно, беседку с тех пор не раз ремонтировали и подновляли: крышу, например, соорудили из зеленого ондулина, потолок зашили белым сайдингом, а лавки и перила сработали из свежих, плохо ошкуренных досок и брусков. Лишь кое-где сохранилось старое заслуженное дерево. Но контуры строения все-таки сберегли признаки того дачного модерна, который перед революцией со всех сторон, доходя до Сокольников, окружал Москву.

Писодей вспомнил, как в детстве Светлана Егоровна повезла его на новоселье к школьной подруге, получившей отдельную квартиру у станции «Лосиноостровская». Сойдя с электрички, они заплутали в новостройках, ища нужный дом, и, свернув от трамвайных путей в переулок, вышли вдруг на дачную улицу, немощеную, с носатыми чугунными колонками вдоль дороги, с большими оживленными лужами, оставшимися с весны. По сторонам, за заборами пенилась лиловая и белая сирень, ветвились яблоневые сады и высились, один краше другого, деревянные дачные терема. Дома были дивные: с затейливыми башенками, резными балконами, изысканными мезонинами, просторными верандами, витражными окнами. На маковках и коньках крутились флюгерные петушки и русалки, а из-за штакетин вслед прохожим смотрели интеллигентные люди с тяпками в руках.

Пройдя дачный поселок насквозь, они вышли, наконец, к дому подруги — длинному и нелепому, как упавший на бок небоскреб. Спустя лет пять (чаще не получалось) Светлана Егоровна снова отправилась навестить одноклассницу и снова взяла с собой подросшего сына. На месте волшебного дачного островка торчали бело-синие жилые башни, похожие на гигантские пакеты молока, поставленные в ряд. Лишь немногие кусты сирени да одинокие старые яблони посреди газонов напоминали, что еще совсем недавно здесь существовал сказочный деревянный городок…

Кокотов огляделся, но долгожданной Натальи Павловны не обнаружил ни в беседке, ни поблизости. Для достоверности писодей решил перечитать счастливую эсэмэску — ведь он, затерроризированный режиссером, мог и перепутать час свидания. На светящемся экране обнаружился новый конвертик, присланный, наверное, в то время, когда автор «Полыньи счастья», не чуя ног, мчался к месту встречи. Он торопливо распечатал месседж:

О, мой рыцарь! Замешкалась с сюрпризом. Еду, еду, еду! Буду после семи. Почему женщины всегда опаздывают к счастью? Н. О.

Осознав прочитанное, писодей пришел в восторг — оттого, что встреча все-таки состоится, и в отчаянье — оттого, что ждать еще долго. Чтобы скоротать время, он решил осмотреть местность и с этой целью взошел на подгнивший пол беседки. Как водится в таких приютах уединения, колонны, сиденья, перила были испещрены предосудительными надписями и рисунками. Судя по малограмотному простодушию, большинство похабных артефактов оставила сельская молодежь, лазающая сюда в поисках нехорошего отшельничества. Но некоторые строки, полные тихой скорби по уходящей жизни, были явно начертаны насельниками Дома ветеранов. Попадались даже стихи, и в некоторых угадывалась мастеровитая муза Верлена Бездынько:

Незаметно дни идут,Как вода сквозь невод.Мой неутомимый удПревратился в «неуд».

На сиденье белела вырезанная ножом надпись, такая свежая, что не обтерлись еще острые древесные заусенцы:

ЗЛАТА + САВВА = ЛЮБОВЬ

Речь шла, конечно же, о позднем чувстве, соединившем циркачу Злату Воскобойникову и старого чекиста Савелия Степановича Ящика. Возможно, выковыривая лезвием эту сердечную клятву, надо думать, последнюю в своей жизни, он и опоздал на интервью к Имоверову. Продолжая осмотр, Кокотов внезапно оторопел и отпрянул, подавив приступ рвоты: в углу нагло свернулся омерзительный крендель внушительных размеров. Не веря глазам своим, писодей осторожно тронул подсохшее безобразие мыском кроссовки, надеясь затолкать его поглубже под сиденье, но только проломил корку. Из свежей глубины выглянул потревоженный зеленый жучок и снова исчез, зато вокруг, в полном соответствии с народной мудростью, повеяло нужником. Ну какое, какое романтическое свидание может быть в такой атмосфере? Мозг, изнемогая, напрягся в поисках выхода, и нашел его! Для разминирования беседки требовалось всего несколько лопухов, но росли они возле дороги, метрах в двухстах от беседки.

Прикинув направление, Кокотов двинулся напрямик через парк, разводя руками желтеющий ольшаник и спотыкаясь о гнилые пеньки, покрытые мхом и мелкими трилистниками кислицы. Кое-где в траве вспыхивали оранжевые ягоды ландыша да попадались кучки фиолетовых рядовок. Местные старички, промышляющие грибами, не брали их, считая поганками. Неожиданно впереди показался незнакомец в красной болоньевой куртке, но, осторожно приблизившись, писатель понял: это всего лишь полутораметровый клен с ослепительно пунцовыми узорчатыми листьями.

Андрей Львович различил впереди дорожную насыпь, а под ней огромные лопухи, но не заметил рабицу, натянутую на бетонные столбы, которые он принял в сумраке за березовые стволы, и в результате с разбега воткнулся в металлическую сетку носом. Убедившись, что кожа не содрана и кровь не идет, писодей двинулся вдоль ограды, ища неизбежный проход, ибо заборов без дырок не бывает. И точно: у самой земли обнаружился разрыв сетки, достаточный для проползновения. Переживая за свои новые джинсы и пуловер, Кокотов уже было припал по-пластунски к почве, как вдруг услышал шум.

На обочине стояли две машины. Джип, в котором приезжал давеча Ибрагимбыков, писатель узнал сразу, а вот вторую тачку, будучи автомобильным невеждой, идентифицировать не сумел, сообразив лишь, что стоит она недешево. Разговаривали двое. Голоса показались ему знакомыми, Андрей Львович присмотрелся и узнал Ибрагимбыкова с Дадакиным. Разобрать слова он не мог, но по жестам догадался, что рейдер и помощник Скурятина торгуются. Чтобы услышать, о чем же они спорят, автор «Сумерек экстаза» решил подобраться ближе, но, подлезая под сетку, неловко хрустнул сухими ветками малины и приник к траве, пахшей грибной осенью.

Поднять голову он отважился, когда услышал, как хлопнула дверца автомобиля. Дадакин сел в машину и выставил из окна на прощанье лапку, которую Ибрагимбыков благодарно пожал. Значит договорились! Едва помощник отбыл, рейдер вынул телефон и кому-то позвонил. Через несколько минут показалась иномарка, явно дожидавшаяся поблизости. Она остановилась возле джипа, но водитель не вышел, а лишь опустил темное стекло. Ибрагимбыков почтительно склонился и стал неслышно докладывать о результатах переговоров. Смышленый писатель сразу догадался: в машине сидит босс.