Сквозь испытания огнём - Дэвид Вебер

кабинета несколько минут. Затем он встал и протянул руку через стол.

— Дай мне подумать об этом, — сказал он. — Понимаю, о чем ты говоришь. И думаю, ты это серьезно. — Он был немного удивлен, услышав это от себя, и еще больше, осознав, что это правда. — Но я просто не могу отдать ферму за такую цену. Не без того, чтобы сначала долго и упорно не думать об этом.

— Понятно. — Овиртин сцепил с ним предплечья. — И мое нынешнее предложение действительно до конца следующей пятидневки. После этого, я боюсь, оно может снова упасть. Я говорю это не для того, чтобы выкрутить тебе руки, хотя в любом случае мог бы, а потому, что это так.

— Понимаю, — повторил Арин и ушел.

Теперь, слушая восторженное описание Ардмором атлетизма своей подруги, он вспомнил тот разговор и почувствовал, как в глубине его живота медленно, неуклонно разгорается гнев, подпитываемый отчаянием.

* * *

— Я думаю, что мы действительно можем добиться некоторого реального прогресса, — сказал Хенрей Мейдин, когда они с Артином Зэйджирском снова покатили к церкви Сент-Григ.

Сегодня дождя не было, и они вдвоем были плотно укутаны от холодного ветра, дующего с озера. Внутри церкви должно было быть еще холоднее, чем на их предыдущих собраниях, но Мейдина это устраивало. Ему и раньше бывало холодно, и ощущение того, что обе стороны комиссии, которую возглавил архиепископ, искренне хотели найти способы снизить напряженность, было гораздо важнее, чем когда-либо могло быть простое физическое тепло.

— Полагаю, что вы, возможно, правы, милорд, — признал Зэйджирск. — И я, конечно, воодушевлен тем, что почти все, кого мы попросили участвовать, согласились занять место в комиссии. Однако ничто из того, что мы придумали до сих пор, просто не сразу разрушит всю эту враждебность. И как только комиссия открыто начнет бизнес, люди с обеих сторон начнут пытаться разорвать его на части. — Он грустно улыбнулся. — Вся эта история с человеческой природой, о которой мы с вами говорили перед первой встречей.

— Но это было более пятидневки назад, — ответил Мейдин с затаенным огоньком. — Несомненно, за это время человеческая природа эволюционировала до новой вершины величия!

— Вижу, что вы человек необычайно глубокой веры, сын мой, — сказал Зэйджирск.

— Либо это, либо необычайно глубокое отчаяние. — Тон Мейдина был более трезвым. — С другой стороны, думаю, что они действительно хотят что-то сделать с этой проблемой.

— Уверен, что вы правы по крайней мере в этом, — сказал Зэйджирск с такой же серьезностью. — Меня беспокоит то, что слишком много людей кровно заинтересованы в том, чтобы ничего с этим не делать.

— Ты имеешь в виду таких людей, как Орейли и Трумин.

— Конечно, но, честно говоря, я больше беспокоюсь о людях, которые ближе к дому. Как Григори Халис. Последнее, чего он хочет, — это чтобы ситуация стабилизировалась и цены на землю сделали то же самое! Если бы я мог, я бы подражал сейджину Брантли и выгнал спекулянтов из Лейк-Сити кнутом.

Судя по его тону, он даже наполовину не шутил, — размышлял Мейдин.

— Ну, поскольку ни один из нас не сейджин, ваше преосвященство, боюсь, нам просто придется сделать все, что в наших силах. И, по крайней мере, я могу быть немного менее непопулярен на Западе, когда вернусь домой. — Он причудливо улыбнулся, глядя в окно со своей стороны кареты. — Я бы этого хотел, — сказал он. — Я бы очень этого хотел.

* * *

Арин Томис стоял на холодном ветру, закутавшись поглубже в теплое толстое пальто, и смотрел на улицу пустыми глазами.

Холодный день был намного, намного теплее, чем его сердце, и рука в левом кармане пальто сжала скомканное письмо. Письмо от Уиллима Стирджеса, в котором говорилось то, что его мать еще не нашла в себе сил написать сама.

Рассказав ему, что решил его брат Ричирд.

Они отняли у тебя все это, Ричи, — мрачно подумал он. — Всё. И я на самом деле не удивлен. Но, о, как ты мог так поступить с мамой? Как?

Но он, конечно, знал ответ. Был предел боли, которую кто-то мог вынести, и Арина не было рядом, чтобы помочь ему вынести это. Если бы его не было рядом, чтобы заставить Ричирда поговорить с ним о вещах, на которые их мать не стала бы его подталкивать, потому что это причинило бы ему сильную боль. Не было там, чтобы увидеть предупреждающие знаки, чтобы следить за ним, чтобы он не поковылял в тот сарай с такой длинной веревкой.

А теперь его не стало, и Арина там не было, потому что он был здесь, слишком сосредоточенный на продаже семейной фермы, чтобы сохранить жизнь своему младшему брату.

Боль снова пронзила его, более холодная и острая, чем любой ветер, который когда-либо дул, и он почувствовал слезы на своих полузамерзших щеках.

Он должен был принять предложение Овиртина до того, как покупателю земли пришлось снова урезать его. Он не должен был медлить после того, как Овиртин прямо предупредил его, что он может идти только вниз, а не вверх. Он должен был взять его и отправить семафором письмо своим родителям, сказать им — и Ричирду — что он присоединится к ним, что он будет там в течение пятидневки. Может быть, этого было бы достаточно, чтобы удержать его брата, пока он не добрался туда. Но он продолжал надеяться, обманывая себя, оттягивая принятие неизбежного, когда