Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Через неделю, навестив в Сухуми матушку Ольгу и дьякона Григория, которые поздравили меня с отъездом на Афон, мы оказались на Псху. Пронзительный свист и грохот приземляющегося вертолета ворвался в сонную дремоту горного села. Когда винты остановились, стало слышно откуда-то жалобное мычание теленка. В забор аэродрома уставились морды любопытных свиней. Встречающих было немного: подоспела пора уборки сельского урожая. Пахло подсыхающей скошенной травой.

– А на Псху ничего не меняется! – сказал я Александру, осматриваясь. Он влюбленными глазами смотрел на горные хребты.

– Тут, батюшка, очень даже неплохо! Можно жить… – с удовлетворением заключил он.

В доме Василия Николаевича начались нескончаемые разговоры об урожае картофеля, о меде, сырах и орехах. Постепенно съехали на политику.

– Василий Николаевич, а кто сейчас правит в Грузии? Говорят, какой-то фашист? – Санча интересовался политикой.

– Фашист? Хуже! – стукнул кулаком по столу бригадир. – Антифашист! – Похоже, он не совсем хорошо разбирался в этих терминах.

– А об отце Евстафии ничего не слыхать? – спросил я у пчеловода, сострадая ушедшему иноку. Тот задумался.

– Как ушел, так и с концами! Больше не появлялся, – ответил милиционер Валера, сбив кепку на затылок.

– Он с таким удовольствием пахал весной огород, словно в последний раз, – вспомнил я последние радостные эпизоды из жизни инока. – И с отцом Филадельфом как они вначале дружили! Очень жаль, что так все закончилось…

– Пахал-пахал, да ничего не выпахал, – подытожил Василий Николаевич. – А насчет ихней дружбы что можно сказать? Значит, передружили!

На Решевей, по пути вдоволь налюбовавшись голубой белопенной Бзыбью, мы пришли на следующий день. Отец Филадельф спокойно, словно мы расстались вчера, поприветствовал меня, с любопытством взглянув на послушника.

– Если батюшка благословил возвращаться в Лавру, то я вернусь. А скит кому передадим? – нисколько не удивившись, спросил иеромонах. Мы договорились, что, пока мы с Санчей побудем на Грибзе, он разыщет монаха Сергия. С грустью я вдыхал родные запахи осеннего леса. Кельи, мои родные кельи – нежданно пришла пора навсегда прощаться с ними! Легкая грусть неизбежного расставания сжала сердце. Оно плакало без слез. Пока я укладывал в тайник книги и инструменты, послушник молился, не сходя со скамьи с видом на Чедым – нашего «созерцалища» под зеленой пихтой.

Я поднялся наверх. Верхняя келья казалась пустой и необитаемой. В ней поселилась лесная тишина. Ночью я молился в ней, прощаясь не столько с этими бревенчатыми стенами, политыми потом, а кое-где и кровью, сколько с незабываемым этапом моей жизни, невероятно интересным и увлекательным, так неожиданно быстро пришедшим к завершению. Не думал я, что прощание произойдет так скоро! А ведь когда-то намеревался умереть здесь… Но неуклонное решение идти за Христом, исполняя Его святую волю, отогнало грусть. В душе воцарился безмятежный покой, в котором навеки остались незабываемые мгновенья кавказской жизни.

* * *

Последняя пристань оставлена,

А с нею – мечты и чудачества.

И небо в алмазы оправлено,

Наверное, высшего качества.

Оставлены мели и отмели,

Недели погожие выдались.

И страхи, что сами мы создали,

Как пыль, перед нами рассыпались.

Остатки метелей безпомощно

Грозят непогодою издали.

И верится – будет безоблачно

В краю, где мы счастье увидели.

Одни люди – живые по духу, а другие – мертвые, хотя существуют вместе. И по облику они разные: у живых глаза сияют, потому что полны жизни их души, а у мертвых – тусклые, которыми смотрят они из своего душевного мрака. Почему такое различие, хотя и те, и другие люди зачастую бок о бок трудятся, смотрят и говорят? Потому что у одних сердца ожили верою, а у других словно засыпаны землею, хотя еще бьются. Но не всякою верою оживают душа и сердце, но лишь горячей верою в Иисуса Христа, Бога и Спасителя нашего. И ожившие на земле входят в жизнь вечную, где сияют свет и благодать Царства Божия, а мертвым уготовано небытие, где нет Бога, а есть холод и мрак. Ведь и мертвые на кладбище собраны вместе, подобно живым мертвецам на земле, но кому нужно их общество? Господь любит живых, если они смиренны,