Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич

Моя любимая душка!

Сердечно благодарю за дорогое письмо.

Как досадно и скучно, что маленькие не совсем здоровы, а ты, бедняжка, даже не в состоянии пойти наверх и навестить их! Я очень надеюсь, что такое положение скоро кончится.

Погода отвратительная, идет снег, дождь и дует сильный ветер — то же самое, что и у вас. Я начинаю составлять программы небольших поездок — конечно, только для осмотра войск.

Вдоль линии Орша, Витебск и дальше к Двинску расположено много кавалерии и казачьих дивизий, которые отдыхают и приводятся в порядок. Я тебе дам знать, как только что-нибудь окончательно решу. Что же касается приезда Шт. сюда, то я считаю это неудобным. Здесь я принимаю исключительно людей, имеющих то или иное отношение к войне. Поэтому его приезд послужил бы только поводом для разных толков и предположений. — Я хочу, чтоб его назначение, если оно состоится, — грянуло, как гром. Поэтому приму его, как только вернусь. — Поверь мне, что так лучше.

Элла написала мне, прося дать Базилевскому[665] следующую награду. Он уже получил одну в прошлом году к Новому Году. Но я собираюсь ей ответить, что теперь 1 января уже прошло и что лучше дождаться пасхи, которая будет через 3 месяца! Он, конечно, превосходный человек и хороший работник, и очень, по ее словам, полезен для ее комитета.

Я ничего не слыхал и не читал про Самарина, что довольно странно! Только ты о нем упомянула в своем последнем письме.

Должен кончать. Храни Господь тебя и наших цыплят! Нежно и страстно целую тебя и остаюсь, моя бесценная женушка, твоим любящим старым муженьком

Ники.

Царское Село. 10января 1916 г.

Мой родной!

Опять снег и тепло. Именины нашего Друга. Я так рада, что, благодаря принятым мерам, в Москве и Петрограде все обошлось благополучно, и забастовщики вели себя мирно.

Слава Богу, видна разница между Белецким и Джунковским и Оболенским[666].

Думаю, ты не сердишься, что я телеграфировала насчет Питирима, но ему очень хотелось повидаться с тобой без помехи (здесь тебе все некогда) и рассказать тебе обо всех своих проектах и улучшениях, какие он хотел бы сделать. Вчера он дежурил у постели Ани, добрый человек. Нынешней ночью она спала всего часа четыре (как и я), очень кашляла, 36,8 градуса, Беккер и утомлена, а Гр. хотел, чтоб она приехала к нему сегодня. Только у нее, право, не хватит сил на это, да и с точки зрения человеческой это было бы совершенным безумием. Анастасия спала хорошо, 36,3 градуса. Алексей еще спит. Старшие отправились в церковь. Вчера от 4 1/2 до 6 1/2 я лежала у них в комнате. Бэби играл в безик с m-r Гиббс, который провел с ним вчерашний день.

Зашел Евг. Серг.[667], ноге его лучше; он нашел, что и нынче утром сердце у меня расширено. Но я это знала; значит, нужно принимать больше adonis'а и других капель, чтоб унять сердцебиение. Совершенно нет ничего интересного, чтоб сообщить тебе, и очень об этом жалею, но я никого не вижу и ничего не слышу. Ксения все еще очень слаба и только наполовину одета и наполовину на ногах.

Как хорошо наши казаки “работали” под Эрзерумом!

Анастасии позволено встать (но не выходить из комнаты) только во вторник. Это досадно, но так благоразумнее, цвет лица у нее все еще зеленый.

Бэби спал очень хорошо до 11-го часа, проснулся всего раз, — 36,2.

Вот и солнышко выглянуло ради нашего Друга. Это в самом деле прелестно, для Него так и надо было!

А. благодарит тебя за привет и посылает письмо, причем спросила, не будешь ли ты сердиться. Я ответила, что она должна знать лучше меня, позволил ли ты ей писать часто.

Иза у нас завтракала. Послеобеденные часы проведу опять спокойно и одна, пока не пойду наверх к малышам.

Только что получила твое драгоценное письмо, за которое бесконечно благодарна тебе, милый.

Ты прав относительно Шт.[668] и “удара грома”.

Рада, что ты будешь смотреть войска. Целую и крещу тебя без конца, прижимаю к моему большому, больному сердцу, тоскую по твоим нежным поцелуям и ласкам, которые так много значат для твоей маленькой женушки, твоего

Солнышка, которая живет тобой и для которой ты являешься солнцем и светом, чистейший и лучший из всех.

Царская ставка. 10 января 1916 г.

Моя дорогая!

Нежно благодарю за милое письмо. — Я счастлив, что у всех наших больных нормальная температура, как ты об этом мне телеграфировала. — Федоров сказал мне, что здесь в городе распространены всякого рода детские болезни, так что с этой точки зрения хорошо, что нашего Солнечного Луча здесь нет. Прогулки в саду надоели мне до отчаяния, да я никогда больше 50 мин. там и не остаюсь, потому что иначе не успевал бы читать и писать и оканчивать все к 5 час., так как поезд уходит в 6 час.

Позднее, когда погода станет лучше, я изменю распределение своего времени, так как мне крайне необходимо пользоваться больше воздухом!

Надеюсь завтра сообщить тебе мои планы. Возможно, что к концу недели я буду дома!!

Сердечно благодарю также за милые цветы, которые прибыли совершенно свежими.

Передай А. мой привет и скажи ей, что я часто о ней думаю!

Я пишу в страшной спешке, потому что много еще должен просмотреть, так что ты извини за короткое и неинтересное письмо.

Да хранит Господь тебя и наших дорогих детей! — Мысленно буду с вами наименины Татьяны!

Нежно целую тебя, моя возлюбленная душка-Солнышко.

Твой

Ники.

Царское Село. 11 января 1916 г.

Мой родной, милый!

Наконец, ясный день, 2 градуса мороза, и славно светит солнышко. Как жаль, что у тебя такая “подлая” погода! Нравится ли тебе английский генерал? Вероятно, он послан к тебе от армии, чтобы приветствовать тебя, как фельдмаршала? Но ты ничего не можешь дать Джорджи взамен, так как он не командует, а такие титулы ведь не игрушка.

Я не совсем понимаю, что такое произошло в Черногории: говорят, будто король и Петро уехали через Бриндизи в Лион, где он встретится с женой и двумя младшими дочерьми, а Мирко[669] остался, чтобы присоединиться к черногорским, сербским и албанским войскам. Только теперь Италия высадила в Албании 70000 человек, — это для них плохая игра! Но если король сдался, то как же его войско? Где Ютта и Данило[670]? Почему его пропускают во Францию? Все это мне совершенно непонятно.

Вечером Аня час провела на диване и говорила вполне окрепшим голосом; она уже мечтает явиться сюда. Все-таки, какое крепкое здоровье! Она поправилась вмиг, а думала, что ужасно больна и несчастна!

Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей вина со своих именин, и все мы выпили по глотку, а это я отлила для тебя, — кажется, мадера. Я проглотила Ему в угоду (как лекарство), ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за Его здоровье, как и мы. Ландыш и корочка также от Него тебе, мой нежный ангел. Говорят, у Него побывала куча народа, и Он был прекрасен. Я по телеграфу поздравила Его от нас всех и получила ответ: “Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами не убоимся ничтожества”.

Он любит, когда не боятся телеграфировать Ему прямо. Я знаю, Он был очень недоволен, что она у Него не была, и это ее тревожит; но я думаю, что Он сам соберется к ней сегодня.

Бывшая рождественская елочка пахнет сегодня восхитительно крепко!

Сегодня утром у всех хорошая температура.