Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

этих лагерях, где были одни политические, был тоже много строже, но приполярный паек, ввиду холода, был немного увеличен и хлеба давали на 100 граммов в сутки больше. В этом лагере на 1200 человек была главным образом молодежь, по-лагерному называемая «работяги». Они ходили под усиленным конвоем на лесоповал (рубка леса), а прибывшие с ними старые, слабые и инвалиды, как Захаров, занимали разные должности внутри лагеря – кто дневальным в бараке, кто на кухне, кто парикмахер, доктор, санитары, бухгалтеры, писаря в конторе лагеря и пр., все они официально назывались хозобслугой, а по-лагерному просто – «придурками».

Среди прибывшей молодежи были власовцы и красновцы. Они рассказывали, что военные следователи с ними были особо строги, крича: «Как вы, рожденные при советской власти, могли пойти против советского строя!» И им вместо обычных 10 лет каторжных работ давали 25 лет. Захарова, как инвалида, назначили в этом лагере заведовать центральным водораспределением на водокачке, находящейся в центре лагеря, где он должен был постоянно быть, и даже ночью, имея за большой печью для себя одиночную нару. Захаров познакомился с привезенными из Харбина бывшими офицерами армии Колчака. Часто к нему заходил на водокачку полковник Олег Иванович Исаев{139}. В прошлом у его родителей было имение в Уфимской губернии. Он, будучи молодым офицером, служил в Нижегородском драгунском полку, в корпусе генерала Н.Н. Баратова в Персии.

Одно время был он в Шанхае и был женат на сестре доктора Казем-Бека, умершего в Харбине. Одна из его дочерей вышла замуж за сына адмирала Хорвата, Димитрия. Олега Ивановича забрали из Порт-Артура, где он жил в сторожке при русском большом кладбище. Когда он освободился раньше Захарова, то писал ему на его высылку после лагеря. Еще в лагере у Исаева была большая седая борода, а после лагеря он принял пострижение и теперь стал иеромонахом, отцом Андреем.

Приходил также к Захарову отдохнуть от барачного шума оставленный в лагере японский генерал Танака, всегда улыбающийся, тихий, спокойный и со всеми приветливый. Был также здесь и молодой японский военнопленный, которого почему-то в лагере все именовали Аркашкой, на что тот охотно всегда откликался, научившись хорошо говорить по-русски.

Вообще у Захарова в лагере среди заключенных было много знакомых, приходивших к нему отдохнуть и поговорить на запрещенные темы. В лагере был старик чеченец, с седой бородой, с Кавказа, по имени Али Эльсанов. Он, приходя к Захарову, здесь, в тиши, на водокачке, в углу расстилал свой арестантский бушлат и совершал свой намаз (молитвы).

В одно из обычных его посещений после намаза Захаров спросил, за что его, такого старого, забрали сюда. Али достал из-за пазухи аккуратно связанную пачку бумаг и, найдя в ней что ему было нужно, передал бумагу Захарову со словами: «На, читай!» Карпуша развернул эту бумагу и прочитал в ней следующее. Вверху было написано – «копия», слева, сбоку, отпечатано на машинке: «Постановление народного суда в Гудермесе»; дальше шло самое постановление: «Али-Эльсанов, чеченец такого-то аула, осужден народным судом в Гудермесе на 25 лет каторжных лагерей за то, что он молил Бога избавить его от советской власти». Дальше, как обычно, шли внизу подписи секретаря и председателя, дата и печать.

Прочитав эту бумагу, трудно было поверить, как это могло быть, что безбожная советская власть могла наказать 75-летнего старика за его молитвы на 25 лет каторгой, почему Захаров и спросил его, как это могло случиться. Эльсанов ему объяснил, что когда он молился, то молодой чеченец-комсомолец подслушал и на него донес. Советская власть, считающая себя сильной, хотя и безбожная, а все-таки побаивается за свое существование. «А вдруг Аллах услышит молитву Эльсанова и избавит его и других от их власти?»

Однажды председатель поверочной комиссии, проходя мимо Эльсанова и увидя перед собой глубокого старика, спросил его: «А тебе, старик, сколько лет?», на что Али ему ответил: «Мне сто лет!» Начальник удивленно вытаращил на него глаза. Тогда Али ему объяснил: «Сейчас я имею уже 75 лет, да советская власть мне подарила 25 лет, а всего выходит – сто лет». Начальство, не сказав ни слова, круто повернувшись, вышло из барака.

Заходили к Захарову сосланные старые священники и старый иеромонах, отец Сергий, и, приняв соответствующие меры осторожности, вполголоса совершали свои молитвы. Среди них был священник отец Михаил из Житомира, который при немцах, по настоянию огромного количества верующих прихожан, должен был открыть шесть церквей, за что и был сослан в Сибирь, а церкви без священников закрыли, когда в Житомире снова утвердилась советская власть. Но вера из разрушенных и закрытых храмов ушла глубоко в сердца верующих, а советской власти достались одни храмы и развалины.

Между надзирателями был один особенно злостный безбожник. Как-то он зашел на водокачку и спросил Захарова: «Ты скажи, когда в этом году Пасха?» Вопрос был такой неожиданный, да еще от такого заведомого безбожника, что Захаров, невольно смеясь, сказал ему: «Да тебе-то зачем это знать, ведь ты же не веруешь?», на что тот ему ответил: «Да это не для меня, моя баба не дает мне проходу и покоя, и все пристает, – пойди да пойди к заключенным и узнай у них, когда будет Пасха». Захаров, зная от ссыльных священников, охотно сообщил ему эту дату.

Некоторым заключенным разрешалось писать письмо домой, одно в полгода, не чаще, и через них удавалось получать в письмах и посылках семена цветов – ромашки, настурции, васильки, анютины глазки. Будучи любителем цветов, Захаров перед водокачкой поделал клумбы и насадил цветы. Это отвлекало и хотя немного скрашивало, на короткое время, скучную лагерную жизнь.

В этом же лагере был заключенный, тоже русский эмигрант, Анатолий Павлович Половинкин, из Ниццы. Его отца и мать большевики расстреляли на Урале. Анатолий Павлович часто заходил к Захарову и жаловался на свое слабое сердце. Он попал сюда, как и другие, из войск генерала Краснова. Завезли в этот лагерь из Харбина и китайца У Де Фу, как буржуя, владельца домов. Он с исключительной любовью и усердием обрабатывал возле водокачки землю и выращивал в этих трудных условиях овощи. Попал также из Харбина тихий, застенчивый Александр Александрович Туманов, с которым Захаров пилил дрова. Здесь же был и русский эмигрант, Яков Ильич Аваш{140} из Парижа, попавший тоже сюда после выдачи красновцев в Лиенце. Он вел отчетность в санитарной части и составлял лагерное несложное меню.

Утром, после завтрака, у ворот лагеря выстраивались на развод на работу, бригады заключенных. Лагерное начальство передавало их по