Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

бараке Захаров познакомился с заключенным Воиновым, местным жителем из города Соликамска, отстоящего от этого Боровского лагеря в двух километрах, на более высоком месте и видного через высокий забор лагеря.

На просьбу Захарова рассказать ему о городе Соликамске вот что он услышал о нем от заключенного Воинова: «Само название этого города, Соликамск, указывает на то, что он лежит на берегу большой, многоводной реки Камы и что в нем люди добывают соль. При царе Иоанне Грозном городок был маленький, обнесенный кругом рвом и тыном. Жители добывали соль, а во время набегов диких племен отсиживались в этом городке. Гарнизон Соликамска в то время был очень мал и мог вести войну только оборонительную. Если осада затягивалась и съестные припасы подходили к концу, то жители, тайным подземным ходом из города ночью уходили к Каме, где были заранее ими спрятаны затопленные лодки, садились в них и по реке спускались к более населенным местам, пока дикие держали осаду. Такое положение очень мешало добывать соль, и поэтому воевода написал царю письмо, прося его увеличить гарнизон. Царь Иоанн Грозный прислал городку Соликамску образ Иоанна Воина и грамоту, в которой он пишет: «Сейчас прислать ратных людей не могу, т. к. сам веду войну с Казанью (1552), и они мне нужны самому, а вот посылаю я вам икону Иоанна Воина, ему вы усердно молитесь, и он вам поможет». Так жили, молились и отбивались от неприятеля на далекой окраине тогдашней России. Эта икона и грамота царя Иоанна Грозного находятся в одной из церквей Соликамска, обращенной в музей, а другая церковь обращена в какой-то склад.

Наступили скучные, однообразные дни. Каждое утро из ворот лагеря, под конвоем, отправляли несколько сот заключенных на работу на берег реки Камы в Бумкомбинат. Это был огромный завод производства разных сортов бумаги из древесины. Несмотря на то что в Москве на Лубянке Захаров был признан инвалидом, здешняя власть на местах все же заставляла его ходить на работу.

Ему дали длинный багор, и он, вместе с другими, должен был багрить, зацепив багром огромную лесину за комель (толстый конец), и вытаскивать ее из воды на берег. Толкать и тянуть огромные стволы деревьев в воде у него хватало сил, а вытащить из воды на берег, где нужна была сила и сноровка, – этого-то у него не было, почему его скоро забраковали, оставив в лагере.

На Каме хотя и было трудно физически, но человек оживал, видел большую рыбную реку, по которой плыли пароходы и буксиры с плотами и с вольными людьми, и на этом огромном пространстве не видно было начальства и конвоя, стоящих далеко кругом в оцеплении. В зоне же лагеря при наличии более четырех тысяч собранных вместе разных уголовных, шла постоянно картежная игра, пьянство и поножовщина. Играли, ставя на кон как свои, так и казенные вещи, а также на интересные вещи вновь прибывшего заключенного и ничего об этом еще не знавшего, что его хорошие сапоги кто-то уже выиграл, а кто-то их проиграл и проигравший обязан их представить выигравшему.

Закон у них не писан, но исполняется ими между собой всеми строго. Обычно у каждого матерого вора или бандита есть свое окружение из заключенных ребят в возрасте от 12 лет, посаженных в большинстве случаев за расхищение социалистического имущества, как они объясняли Захарову, – с голодухи. Вот им-то и поручается для их практики проигравшим достать эти вновь прибывшие сапоги. Эти дети, в этих так называемых «исправительных лагерях», за время своего в них пребывания усваивали все приемы и опыт старых воров и бандитов и, выходя из лагеря на свободу, были уже более опытными и более развращенными, чем до лагеря. Они тоже играют в карты и, проиграв все вещи, проигрывают и свой скудный хлебный паек за месяц вперед. Натянув на свое голодное, голое тело простыню или кусок какой-либо тряпки, вечно голодные, шныряют по лагерю в поисках чего-либо съедобного или какой-либо вещи, так как в лагере даже самая ничтожная вещь имела какую-то свою рыночную цену. Их в лагере называли «Индией», и когда они где-либо появлялись, то заключенные старались предупредить друг друга о том, что идет «индия», и все старались держать свои вещи поближе к себе.

В столовой бригадир, получив нарезанный порциями хлеб для своей бригады, нес обычно на деревянном подносе, конвоируемый с обеих сторон своими людьми, иначе один из голодающих детей подбегал к подносу, ударял сильно кулаком снизу, и у незадачливого бригадира весь хлеб разлетался фонтаном во все стороны, быстро подбираемый все той же вечно голодной «Индией». В один миг, как воробьи, схватив хлеб, разбегались голодные дети в разные стороны, утолив случайно свой вечный голод, а бригада людей оставалась без хлеба, хлебая жидкий суп, называемый по-лагерному «баландой», крича: «Суп «Байкал»!», указывая этим на его прозрачность, хотя на доске меню-раскладки было написано: суп гороховый.

Захаров подсчитал, что в миску наливали порцию в 23 столовые ложки, не больше, и никакой добавки даже этого прозрачного «Байкала» никто не мог получить. На второе блюдо давалась жидкая каша, пшенная, ячневая или овсяная, весом около 200 граммов, и считалось, что она заправлена растительным маслом. Как-то Захаров услышал возмущенный возглас молодого, здорового заключенного, пришедшего с работы, обращенный к надзирателю: «Да я дома своей кошке давал больше, чем вы здесь даете человеку!»

Одно время, чуть ли не всю зиму, каша сильно отдавала запахом керосина. Заключенные морщились, ругались, но поедали ее без остатка. Как потом узнали, масло ошибочно попало в железные бочки из-под керосина и на вольном рынке никак не шло, поэтому и прислали его в лагерь заключенным, куда вообще шли все продукты, не могущие уже быть проданными в социалистических магазинах. Другой раз ели пищу целую неделю без соли, съев все запасы лагерной соли, пока удосужились привезти из Соликамска, где спокон веков добывается соль и отстоящего всего в двух километрах от лагеря. Когда же заключенные говорили обо всем начальству, то оно им отвечало: «А что же вы думали, приехали сюда на курорт!» Точно только на курортах у них положено есть пищу без керосина, но с солью.

Тяжелое впечатление производили в лагере заключенные без руки, или ноги или без обоих ног выше колен, передвигающиеся сидя в деревянном ящике с маленькими колесами, упираясь руками о землю. Эти и без того уже несчастные люди, очевидно, были все же опасны советской власти, сохранив свой язык, одно из самых сильных оружий против нее.

Некоторые из