Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

греческой армии, были с негодованием отвергнуты дуче. Муссолини отмахнулся и от предупреждений собственной разведки, и от того факта, что осенняя распутица затруднит итальянские операции, если не остановит их вовсе. Презиравший «левантийцев» дуче заявил, что «если хоть кто-нибудь вздумает жаловаться на трудности, связанные с разгромом греков, я отказываюсь называться итальянцем». Завершая совещание, он утвердил план вторжения и приказал организовать провокации, которые дали бы основания предъявить грекам невыполнимый ультиматум. До начала войны оставалось меньше двух недель – поход на Афины планировали начать в годовщину «марша на Рим».

В эти дни Муссолини куда больше волновала не предстоящая военная кампания, а возможная реакция Гитлера. Сначала дуче вообще не собирался предупреждать немцев о грядущих событиях: «А нас проинформировали об операции в Норвегии? Нас спросили перед тем, как начали наступление на Западе? Действовали так, как будто мы и не существуем. Теперь я плачу той же монетой», – раздраженно говорил Муссолини своему начальнику Генерального штаба. Он опасался, что вмешательство Гитлера вновь заставит итальянцев ограничиться войной в Северной Африке, а это его теперь никак не устраивало. Войска Грациани завязли на полпути к египетским пирамидам, и дуче жаждал военного успеха, сделавшего бы итальянское господство на Балканах очевидным для всех.

И все же, поразмыслив, спустя неделю после принятых во дворце «Венеция» решений Муссолини отправил Гитлеру личное послание, в котором он изложил мотивы, вынудившие его объявить грекам войну: Италия, писал дуче, предпринимает операцию, аналогичную германскому вторжению в Норвегию. Муссолини утверждал, что британские вооруженные силы собираются использовать Грецию в качестве плацдарма для своих операций, и намекал на то, что в свое время немцы не сообщили итальянцам о своих планах в Скандинавии. Впрочем, дуче был не слишком искренен: сообщая в своем письме о подготовке к оккупации Греции, он не назвал конкретную дату начала операции, нарочито туманно формулируя свои соображения. У Гитлера, получившего послание Муссолини сразу после не слишком удачных для Германии переговоров с Петеном и Франко, сложилось впечатление, что итальянское вторжение еще можно предотвратить.

Встревоженный полученной информацией, фюрер надеялся во время личной встречи во Флоренции, назначенной на 28 октября, уговорить итальянского диктатора отложить эти планы. Но его иллюзии исчезли в тот момент, когда Муссолини, приветствовавший своего союзника на железнодорожном вокзале, гордо закричал: «Фюрер, мы – на марше! Победоносные итальянские войска пересекли сегодня на рассвете греко-албанскую границу!» В тот момент дуче был абсолютно уверен, что уже через несколько недель итальянские знамена будут развеваться в Афинах – в преддверии предстоящей победы он даже перенес свою ставку на юг Италии, собираясь принять командование на завершающем этапе наступления. Гитлеру оставалось лишь поддержать инициативу Муссолини – кривя душой, фюрер одобрил смелые действия итальянцев, выразив уверенность, что кампания не продлится слишком долго. Он вовсе не был в этом убежден, но действительность вскоре опровергла самые мрачные прогнозы.

Еще за два дня до этого итальянский посол в Греции Эмануэлле Грацци получил подготовленный Чиано ультиматум. По иронии судьбы, телеграммы стали поступать во время торжественного приема, организованного посольством для афинского общества. К этому времени в Греции уже знали, что итальянская пресса опубликовала сообщение о нескольких перестрелках на албанской границе и нападении на начальника порта в Порто Эдде, причем в качестве подозреваемых указывались британские и греческие диверсанты.

Тем не менее в Афинах полагали, что все это не более чем часть привычной для Муссолини тактики запугивания: не станет же Италия нападать на Грецию именно сейчас, после того как решимость Англии продолжать войну стала очевидной для всех.

Все эти надежды были разбиты в три часа пополуночи 28 октября 1940 года, когда Грацци вручил греческому премьер-министру Иоаннису Метаксасу ультиматум. Упрекая Афины в многочисленных нарушениях нейтралитета и провокациях, итальянцы потребовали «права занять своими вооруженными силами на период данного конфликта с Великобританией ряд стратегических пунктов на территории Греции», предоставив грекам всего два часа для принятия решения. Но Метаксасу, фактически бывшему диктатором Греции, и не требовалось много времени. Итальянский посол так впоследствии вспоминал свою короткую встречу с греческим премьер-министром:

«Я наблюдал за волнением по его глазам и рукам. Твердым голосом, глядя мне в глаза, Метаксас сказал мне: «Это война». Я ответил, что этого можно было бы избежать. Он ответил: «Да». Я добавил: «если генерал Папагос…», но Метаксас прервал меня и сказал: «Нет». Я ушел, преисполненный глубочайшего восхищения перед этим старцем, который предпочел жертвы подчинению».

Но Муссолини и не рассчитывал на согласие Афин. Требования итальянского ультиматума означали фактическую оккупацию, и дуче сознательно вел дело к войне, однако для греков короткое «нет» Метаксаса стало частью национального мифа: толпы людей заполнили улицы городов, скандируя «нет!». Страну охватил взрыв патриотических чувств – явление, совершенно не предусмотренное итальянскими стратегами.

Если в прошлом правительство Метаксаса действительно вело себя не вполне безупречно с точки зрения соблюдения нейтралитета, и британские корабли чувствовали себя в греческих территориальных водах, как дома, а итальянцы обоснованно утверждали, что недовольные правлением Рима албанцы находят укрытие в Греции, то теперь все это не имело никакого значения. Фашистская агрессия стала свершившимся фактом – спустя несколько часов после истечения срока, предоставленного Муссолини, итальянская авиация нанесла удар по Афинам и другим греческим городам, а из Албании начали свое наступление дивизии генерала Праска.

Убежденность Муссолини и его генералов в том, что греки станут легким противником для итальянских вооруженных сил, самым плачевным образом сказалась на подготовке вторжения. Хотя войскам предстояло воевать в гористой местности, в Албании находилась всего одна горнострелковая дивизия, а остальным пехотным соединениям не хватало транспортных средств и артиллерии. Имевшаяся у Праска танковая дивизия была ограничена в своих действиях условиями местности и слабыми тактико-техническими данными боевых машин, а испортившаяся вскоре погода сделала поддержку авиации практически невозможной, что в значительной степени обесценивало итальянское превосходство в воздухе. Однако Муссолини, уверенный, что после первых же выстрелов вражеская армия обратится в бегство, не сомневался, что девять итальянских дивизий справятся с поставленной перед ними задачей. Дуче не предусмотрел, что плохо вооруженные, но готовые сражаться греки встретят фашистскую агрессию с патриотическим воодушевлением, совершенно отсутствующим в итальянских войсках.

И все же в самые первые дни после начала операции казалось, что оптимизм Муссолини вполне подтверждается событиями на фронте – итальянцы продвигались вперед, сумев потеснить передовые части греческой армии и войти в Эпир. Но к началу ноября наступление явно забуксовало, а затем и вовсе остановилось.

Итальянцы столкнулись с ожесточенным сопротивлением противника и начали терпеть неудачу за неудачей. Элита итальянской армии – альпийская дивизия «Юлия» была