Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

неприятную правду. Она ждала толковое объяснение: почему он не явился на свидание, которое так вымаливал. Мария убрала волосы за уши, строго посмотрела на содержимое тарелки, выбрала креветку, покрутила её на вилке и отправила в рот. Егор отправил ломтик сыра в свой, перед этим макнув в мёд и сосредоточенно зажевал.

— Так и будешь молчать? — наконец сказала она.

Егор спокойно выдержал её взгляд.

— Что ты хочешь услышать? — спросил он, энергично жуя.

— Объяснение… Ты назначил свидание и не явился, почему?

— Прости, не смог.

— И это всё? И что это значит?

Он опустил голову и ничего не ответил. А она догадалась, что получить ответа на свой вопрос ей по всей видимости не светит.

— Может быть, расскажешь почему ты ушёл из армии? — тогда спросила она.

— Ну, это же очевидно? — он поднял правую руку вверх, двигая большим и указательным пальцами, касаясь ими друг друга и размыкая. — Я ж рассказывал?

— Расскажи снова. Я не запомнила.

— Скажем, я однажды очнулся в госпитале, а ноги и руки нет.

— Ты же служил после этого?

— Да, я рассчитывал, что со временем они отрастут, но они не отросли.

— Ты смеёшься надо мной?

— Мне просто не нравиться говорить об этом. Я не хочу сыпать на твою голову свои проблемы, стресс или что — то вроде жалоб, разочарований или обид. Чтобы я не говорил, никому не увидеть ситуацию какой она была и остаётся.

— Ты с кем — то уже говорил об этом?

— С друзьями и братишками…

— Они все мужчины?

— Конечно. Какой смысл обсуждать службу в спецназе с женщиной?

— Наверное, никакого, если только она не психолог.

— Ну, понятно. Ты снова стараешься увести разговор в свою плоскость.

— Когда ты общался с друзьями или братишками у тебя не возникало ощущения, что они тоже находятся в иной плоскости относительно тебя?

Егор демонстративно напихал в рот сыра и динамично зажевал, раздумывая над тем, что ответить.

— Триптофан, — сказал он набитым ртом, будто не услышал её вопроса.

— Уверена, все, кто когда — то общался с тобой и видел тебя, непременно проецировали твой опыт на себя. Кто — то восхищался твоей силой духа и характера в борьбе с серьёзными ограничениями, кто — то с ужасом представлял себя в твоём положении, перенеся свои собственные эмоции на объект своих чувств или заблуждений. А после почти каждый подумал о том, что будет дальше, какая будет жизнь без всего того, что было и к чему привык. Такое представить легко, когда переживший взрыв бомбы человек перед тобой.

— Подрыв на фугасе, — поправил он, потупив взор. — Это был Фугас.

— Хорошо, фугас, — согласилась она. — Мужчинам, вроде тебя, выполняющим опасную работу особенно легко такое представить. Подсознательно они к такому готовы. Наверняка, в мыслях им не один раз такое представлялось, но подобные мысли всегда гонят прочь. Другим представить это немного сложнее и их поведение может оказаться неадекватным потому как часть их считает, что люди с ограниченными возможностями это то, на что смотреть не стоит, их нет, такие люди агрессивны, завидуют здоровым и определённо обижены на жизнь. Не все такие как ты… Большинству и без такого «наследия» требуется поддержка. А многим по природе выдержать подобное в принципе не дано. Я почти уверена, что у твоих коллег были разные мысли, но все они вызвали единственную стереотипную реакцию: лучше смерть, чем такая жизнь; потому что знают, находясь в зоне боевых действий быть уверенным, что такого с ними не случится, нельзя. Все всё понимают. Большинство смотрят на ситуацию трезво. На войне с людьми происходят страшные вещи. Но страшнее другое. Каждый кто пережил психическое давление боевой обстановки, гибель боевых товарищей, насилие над противником, отрыв от близких, относительную социальную изоляцию, имеет уникальную комбинацию стресса, оказывающую неблагоприятное воздействие на психическое здоровье: острый стресс, посттравматический стресс, горечь поражений и чувство вины, беспокойство и ночные кошмары, флэшбэки, депрессии и попытки суицида. Многие остаются с этим один на один, совсем не представляя, как его организм поведёт себя при следующей стрессовой ситуации. Это всегда загадка — как поведёт себя человек. Такой человек, как мина замедленного действия, так говорят?

— Не знаю. Я так не говорю, — возразил Бис.

— Хорошо, ты не говоришь, другие говорят. Для таких людей в качестве реабилитации используют терапию, основанную на когнитивно — поведенческих методах, помогающую и обучающую самому справляться со стрессом до того, как он станет тяжёлой проблемой. Твою проблему решили просто — тебя оставили в семье… ты же так однажды назвал свой спецназ, правильно? Они были рядом и смотрели на тебя с восхищением и сочувствием, ведь ты проделал адскую работу. Они оказали тебе уважение и поддержку, вот только шанса не дали. А каковы они были, твои шансы, против здоровых бойцов? Кто мог дать гарантию, что твои психофизическое и эмоциональное состояния окажутся крепче в сравнении с остальными? Ведь ты уязвим на каждом «этаже» и все об этом знали — для этого не нужно было видеть тебя раздетым…

— Я это знаю! — грубо оборвал он её. — Зачем ты мне всё это говоришь?

— Не бесись. Ты злишься, потому что я говорю правду? Я понимаю тебя: ты шёл к цели, которая держала тебя на плаву и в конце этого сложного пути тебе не дали шанса, которого ты тяжело добивался. Попробуй захотеть что — то другое. Что угодно! Научись управляться с горными лыжами и обуздать самые крутые горки. Это не просто… Не подходит? — спросила она: всё это время он качал головой. — А что насчёт сына? Как ты смотришь на то, чтобы помочь ему стать успешным и счастливым. Он ведь брошен тобой, как я понимаю? Это можешь сделать? Это тоже непросто. Что скажешь?

Егор упрямо молчал.

— Ты в порядке? Ты как? — спросила она.

— Хорошо, — ответил он с интонацией, в которой читалось раздражение.

— У меня чувство, что значение слова «хорошо» я и человек, в которого стреляли и подорвали на фугасе, мы понимаем по — разному?

— Скорее всего нет. Но какие к чёрту лыжи? Что я знаю об успехе и счастье? Что я видел за последние пятнадцать лет? Военные госпиталя и реабилитационный центры изнутри? Что из этого я могу предложить сыну?

— Егор, пожалуйста, не раздражайся. Если не хочешь говорить об этом, не будем.

— Последние пятнадцать лет у меня вид печально уцелевшего камикадзе, на которого мой сын смотрел с детства. Смотрел в глаза человека с лицом, как разбитое зеркало.

— Егор, ответь мне на один вопрос: тебе нравилось воевать?

Егор затих