Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

спорящие друг с другом, но тут же вспомнил, что привиделась ему приставучая Анжела.

— Зачем ты всё это сделал? — полюбопытствовала она.

— Не знаю, — просто ответил Егор.

— Что значит: не знаю? Ты исколол полтела и не знаешь для чего?

— Забил, — поправил её Егор. — Правильно говорить: забил полтела, не исколол. И да, я не знаю.

— Странный ты?

Егор пожал плечами.

— Девяносто девять человек из ста со странностями, что именно тебя вдруг насторожило? Скажешь, твои клиенты сплошь адекватные без странностей люди.

— Нет, конечно, полно абьюзеров. Но из миллениалов, пожалуй, ты самый адекватный, если не заглядывать под одежду.

— Кто это такие? — спросил он.

— Кто?

— Эти твои странные слова?

— А! Абьюзер? Это чел, который в отношениях пользуется другими, унижая и принуждая их делать что — то вопреки их желаниям. Среди клиентов таких много. Наверное, они такие из-за неразделённой любви. А миллениалы — это люди вроде тебя, поколение восьмидесятых — девяностых.

— А что не так со мной голым, если не считать уродства?

— Голый ты похож на психа. Ну, или на якудзу. А ещё — на зека. Посмотри на себя, на тебе будто в танчики на бумаге сыграли.

— Ты знаешь эту игру? — удивился Егор.

— Один клиент научил. Сперва трахнул, а оставшееся время правила игры объяснял.

— И что, по — твоему, общего между якудзой, психом и зеком?

— Как же? Столько наколок таскают только они?

— Таскают? Это не портфель с учебниками. Татуировки ничего не весят. Ни грамма. А ещё время сейчас такое, волшебное, не надо для этого в тюрьме даже сидеть.

— Всё равно они выглядят как криповый шмот. Не понимаю, зачем люди рисуют на себе картины, которые напоминают наскальную живопись? Что за кайф?

— Никакого кайфа нет. Всему виной психологическая боль, психотравма, которую человек пытается заглушить через физическое страдание, крик души или её состояние в определённый момент времени. Часто у людей с татуировками наблюдаются расстройства личности, протекающие в спокойной фазе. У личностей истероидного типа, главная черта которых себялюбие и жажда внимания к себе, встречаются броские, крупные и яркие татуировки. Кресты, кости, черепа, демоны — всё это признаки желания навредить себе, но не радикально, не расставаясь с жизнью. А психопаты эпилептоидного типа стремятся делать татуировки в мельчайших деталях. У шизофреников, кстати, тоже очень продуманные эскизы.

— Откуда ты это знаешь? — удивилась Анжела.

— Наблюдался у психиатра.

— У психиатра? Ты неопасен?

Егор одарил её спокойным взглядом:

— Уверен, тебе нечего бояться. Посмотри на меня, если что ты легко со мной справишься.

— И всё — таки: это больно? Однажды я тоже хотела сделать тату. Маленькую. Вот здесь, — она ткнула пальцем себя в бок.

— Не знаю, с чем сравнить… У меня это не связано с болью. Знаешь, как бьёт в голову полстакана водки?

— Я не пью стаканами! Я же девочка!

— А рюмками?

— Пробовала, конечно.

— Тогда вспомни, как самая первая ударяет в голову.

Анжела недолго задумалась и затем кивнула.

— Вот у меня с этим было также.

— Если говорить откровенно, мне показалось, что ты стыдишься своих татуировок больше, чем недостатка конечностей, угадала? У тебя что раньше: татушки появились или эти исчезли?

По лицу Егора скользнула кривая ухмылка: «эти», имелись в виду руки и ноги.

— Татуировки, — признался он честно.

— Выходит, я ошиблась, — сказала она. — Тогда кто ты, если не самовлюблённый психопат? Может быть, шиза? Татухи у тебя броские, много красного. Что это? Типа кровь? Правда, место для «живописи» выбрал не для любования другими — судя посему не для многих. И нарисовано очень детально… Что скажешь?

— Скажу, ты быстро схватываешь. Я набил того, кто живёт внутри меня. Демона. Камикадзе. С одним отличием: я не дорожу ни своей жизнью, в которой нет ничего ценного, ни своей честью, в которой нет ни гордости, ни уважения, ни принципов. В этом мире я хотел бы иметь значение лишь для двух человек, но я утратил это право.

— Утратил? Верни. Включи режим берсерка! Или кто у тебя там? Камикадзе. И сделай уже что — нибудь.

— Почему — берсерка?

— Нравится. Читала, что они отличались неистовой силой.

— Где ты об это могла прочесть?

— В скандинавской саге о победе короля Харальда Прекрасноволосого в битве при Хаврсфьорде: облаченные в медвежьи шкуры берсерки, рычали, потрясали мечами, кусали в ярости края своих щитов и бросались на врагов.

— Кусали в ярости щиты? — Егор недоверчиво посмотрел на Анжелу.

— Да, кусали.

— Края щитов? — улыбнулся он потрескавшимися кровоточащими губами.

— Ты что, глухой? Постоянно переспрашиваешь, — спросила она.

После этих слов Егор разлепил гноящиеся глаза, ощутил ледяные конечности и, окончательно придя в себя наконец, с жадным видом посмотрел на щит за головой. Он моргнул несколько раз, подавил в себе страх и слабость, и принялся за работу, представил, будто карабкался из преисподней миллиметр за миллиметром. Пропитанная кровью и потом, и слюной мешковина на лице превратилась в подобие венецианской маски из папье — маше, находиться в которой уже не было сил. Лицо и тело невыносимо зудели. Дышать было трудно, рот высох. Сначала он ничего не понял, но скоро догадался, что он почти достиг цели, правда был измотан настолько, что последние пару часов касаясь щита головой ничего не мог с ним сделать. Не мог с ним справиться. Будто всё, что он проделал было напрасно, а желание столкнуть чёртову крышку существовало вне его. И всё же к исходу вторых суток ценой невероятных усилий, тычась теменем, он смог опрокинуть деревянный щиток, который упал тихо, нисколько не торжественно. Он забегал глазами, почувствовал приток свежего воздуха, но вместе с тем тяжёлую духоту и головокружение, когда сущность покидает неудобное неуютно тело.

— Маша? — не поверил он глазам. — Ты?

— Попробуешь пасту? — улыбнулась она, широко распахнув глаза. В её руках была тарелка.

Он подался вперёд.

— Что это? — поморщил он нос. — Чем это пахнет? Если бы я прибежал из Москвы в Донецк, от меня бы пахло куда приятнее, чем от твоей тарелки. Что у тебя там… — прищурил он глаз, — …носки? — отпустил он казарменную шутку. — Пожалуй, дождусь своего блюда.

— Блюдо? Что ты назвал блюдом? Странный набор несочетаемых друг с другом продуктов? Что у тебя: сыр, финики, сливы, инжир и черный шоколад?

— Фрукты, овощи и мёд? — добавил Егор.

— Это что? Рацион Вини — Пуха? — улыбнулась она.

— Это продукты богатые триптофаном. Я сейчас здорово нуждаюсь в нём…

— Триптофан? — удивилась она.

Её улыбка оказалась с горчинкой, чем — то средним между разочарованием и сожалением, любопытством и желанием услышать то, о чём стесняются спросить, чтобы не услышать