Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

не торопливо. Потом вдруг притих и отключился, будто телевизор, лишившись чувств.

Щиток за головой откинулся и в проёме показалась Катя.

— Катя?! — обомлел Егор. — Ты как здесь?

Катя ничего не ответила, она убрала волосы за ухо и улыбнулась мимолетной улыбкой с примесью робкого любопытства, предвкушения и одновременно грусти, как если бы впереди её ждал не слишком приятный разговор.

— Ну вот, милый, ты и нашёл свой ад? — ласково сказала она.

— Нашёл, — согласился Егор кивком головы.

— Каково тебе в нём?

— Спецназ в аду на своём месте, на привычном поле сражения, — натянуто улыбнулся Егор, пожимая плечами и продолжая глазеть, словно оценивая её — какой она была и какой стала. Как всегда, Катя была очень красива. На ухоженном и умеренно загорелом лице всё было прекрасным, разве что красивые глаза казались немного уставшими. Ему понравились её белые кроссовки на шнурках, зашнурованные необычным способом и оказавшиеся ближе всего к его лицу, и практичные и одновременно очень симпатичные джинсы с высокой посадкой в сочетании с белой жемчужной рубашкой с чертами классического мужского покроя, не облегающая, но и не слишком свободная, заправленная в них. Не понравилось Егору то, как она смотрела ему в глаза.

— Что значит этот взгляд? — спросил Бис. — Что ты разглядываешь?

Катя пожала плечами.

— Я тоже так смотрю на себя в зеркало, — согласился он. — Особенно после ампутации.

— Я об этом знаю, — согласилась Катя.

— Признаюсь, я слишком долго был зациклен на своём теле, — сказал Егор. — Так долго, что однажды забыл какого цвета у моей красивой жены глаза.

— А сейчас вспомнил?

— Да.

— И какого?

— Всё того же, моего любимого, небесно — василькового.

— Искренне надеюсь, что это так, — призналась она. — Потому что я решила, что мои глаза почернели от горя и слёз, пока я наблюдала, как ты превращался в пса, жующего мебель.

— Наверное, тебе пришлось долго на это смотреть?

— Достаточно, — согласилась она.

— Мне очень жаль… — признался Егор.

— Мне тоже…

Катя с интересом огляделась по сторонам.

— Что ты здесь делаешь, Егор? Зачем ты здесь?

Егор закряхтел, безрезультатно отводя и поднимая плечи.

— Ты знаешь, что я искала тебя? Сын искал к тебе.

— Кстати, как он? — при упоминании обычно вспоминал Егор о сыне.

— Ты можешь спросить его об этом сам. Он давно немаленький. Но, тебе всегда некогда?

Егор прикрыл глаза, увидев за покрасневшими зудящими веками Матвея совсем крохотным — меньше, чем он был теперь — и едва сдержал слёзы.

— Я много раз представляла эту встречу. А ты?

— Не представлял, — прямо сказал Егор, заранее заготовленной фразой. — Знал, что ты не станешь меня слушать. А ещё — что, когда мы встретимся, я не смогу тебе ничего объяснить…

— Что объяснить, Егор? — догадалась она. — Что ты решил погибнуть? — тихо сказала Катя. — За этим ты здесь?

Егор не любил этот тон: он выкручивал с корнем деревья и выворачивал слёзы из камней.

— Наверное, много раз представлял, что будет, если погибнешь? — спросила Катя.

Егор ничего не ответил.

— Представлял, как я буду проклинать себя за то, что ушла от тебя?

Он упорно молчал.

— Собирался умереть и даже мёртвым винить меня в своих бедах, так? — спросила она, глядя сдержано на его положение. — Кажется, ты нашёл, что искал? — добавила она также тихо.

Егор в ответ равнодушно кивнул. Так, будто между ними никогда не было ничего общего, тем более любви. Или было и то и другое, но всё стало настолько призрачным и чуждым, что уже не вспоминалось с теплом и лёгкой меланхолией.

— У меня есть всё, что нужно, — добавил он, храбрясь.

— И что конкретно?

— «Глок» и четвёртая сторона света, куда идёт очередная война, — съязвил Егор и, кажется, напрасно.

Катя разозлилась.

— Всё то время, что я была с тобой, растила в одиночку сына, провожала и ждала тебя с войны, переживала, не спала ночами, поддерживала и помогала тебе вернуться к нормальной жизни, быть семьёй, быть вместе, ты мечтал совсем о другом… Мечтал, быть, как прежде, солдатом? И ничего больше? А теперь, всё, что тебе нужно — какой — то сраный «Глок»? Ты — неисправим, Егор! А что на счёт того, чтобы быть отцом и мужем? — сказала Катя. — В то время, пока я спасала тебе, ты странным образом смотрел в другую сторону, бежать от нас, от меня, от сына, от всего хорошего, что у нас было! Ты променял мои слёзы и отдал так много сил, пота и крови на то, чтобы прыгать, бегать, ползать и стрелять, и ничего не сделал для нас? Чего именно тебе не хватило в семье?

Егор отвёл в сторону глаза, заклеенные толстым скотчем.

— Как херовый командир я неправильно выбрал ориентиры и не смог вовремя понять, что ошибся. Как офицер — поступил подло. Как отвратительный муж и отец — не сберёг и не смог защитить вас, в том числе, от самого себя… Я не бежал от тебя или сына; всё это время я бежал от себя и реальности в противоположную сторону. Но какая теперь к чёрту разница?! Зачем сейчас тебе моё признание? Мне уже не помочь. Слишком поздно.

— Близкие люди должны помогать друг другу, — сказала Катя.

— Разве ты ушла не потому, что поняла, что это занятие бесперспективное?

— Уверена, что мы оба видели ситуации и похуже.

Она помолчала мгновение.

— У каждого есть шанс. Ведь то, что мы не вместе не значит, что я тебя не люблю! — её губы едва заметно улыбнулись, но в глазах по — прежнему читалась строгость. — Заканчивай здесь свои дела и возвращайся домой.

…Егор снова пришёл в себя. Он был уверен, что слышал её слова также отчётливо, как и то, что где — то рядом завывает в трубе ветер. Если бы только у него был шанс или телефон, или свободные руки он непременно набрал бы её номер, хотя бы для того, чтобы услышать голос. Пусть даже не голос, а тихое дыхание. Пусть даже не дыхание, а звуки или тишину вокруг неё. И обязательно бы понял, что ему делать дальше. Только так он мог понять, куда двигаться: солдат не может существовать без командира; ему нужен тот, кого бы он слушал.

Он яростно, как и утром после пробуждения забился в агонии, попытался отвести и поднять плечи и высвободить руки — вернее то, что они по отдельности представляли. Что было сил напрягся, ударился головой о каменный потолок ниши, пытаясь сменить положение тела, в котором, казалось, кровь перестала течь совсем, жилы и вены на его лице