Знакомьтесь, литература! От Античности до Шекспира - Константин Александрович Образцов

стен Блуа»[115].

Он писал по латыни, на французском и на английском, которым после 25 лет заточения владел едва ли не лучше, чем родным языком. Существует историческая легенда, что изучать английскую литературу ему помогала графиня Алиса Саффолк, урожденная Чосер, внучка знаменитого английского поэта Джеффри Чосера, который, как мы помним, в юности тоже успел и поучаствовать в Столетней войне, и побывать в плену — правда, французском. По той же легенде, благородного узника, истинного рыцаря и талантливого поэта связывали с Алисой Саффолк отношения, обыкновенно называемые романтическими. Время не даст нам удостовериться в правдивости этой истории, но стоит принять ее на веру ради трогательной красоты.

«Время сбросило одеянье

Ветра, холода и дождей,

Как парча, на природе всей

Солнца радостное сиянье…

Струй серебряных трепетанье

И река несет, и ручей,

В каждой капле — отблеск лучей,

Полон снова мир обаянья!

Время сбросило одеянье

Ветра, холода и дождей»[116].

Возвращение герцога в Орлеан было отмечено пышными народными празднествами. Карл уезжал отсюда на войну подающим надежды талантливым юношей, а вернулся зрелым состоявшимся поэтом. Десятки его баллад и рондо давно перебрались через Ла-Манш и разошлись по стране, сделав Карла Орлеанского одним из самых популярных литераторов своего времени. Пришлись кстати и титул, и состояние: замок в Блуа стал центром притяжения для поэтов всей Франции, а сам герцог был среди них признанным мастером, главой своеобразного творческого цеха. Здесь же регулярно проводились и литературные состязания. Однажды во дворе замка пересох фонтан, и этот простой случай подал Карлу Орлеанскому идею поэтического турнира, на котором участникам предлагалось написать балладу, где первой строчкой было бы «над родником от жажды умираю…» или что-то подобное. Сам герцог прочел такое стихотворение:

«Над родником от жажды умираю.

Я сам слепой, но в путь других веду.

Не то иззяб, не то в жару сгораю.

На взгляд дурак, а мудрых обойду.

Ленив, а льну к высокому труду.

Таков мой в жизни путь неотвратимый,

В добре и зле Фортуною хранимый.

День выиграю — десять проиграю.

Смеюсь и радуюсь, попав в беду.

В скорбях остатки силы собираю.

Печалясь, часов счастливых жду.

Мне все претит — все манит, как в бреду

В день счастья мается мой ум ранимый,

В добре и зле Фортуною хранимый.

Я говорлив, но надолго смолкаю.

Пуглив, но на испуг нашел узду.

Печали на услады навлекаю.

Я в прах паду, но все ж не пропаду.

Сквозь слезы вижу я мою звезду.

Я здрав — и хворью взят неизлечимой,

В добре и зле Фортуною хранимый»[117].

Получается, что Карл Орлеанский — автор тех строк, с которых мы начали наш рассказ? Но нет. Их написал другой поэт, тот, который победил герцога в памятном поэтическом состязании в Блуа. И если Карл Орлеанский был классическим поэтом-рыцарем, то одолел его в том творческом поединке типичный поэт-вагант. В этом есть что-то чрезвычайно возрожденческое.

Франсуа де Монкорбье, вошедший в историю литературы как Франсуа Вийон, родился в Париже в год смерти Жанны д’Арк, то есть в 1431-ом от Рождества Христова. Мы утверждаем это не наверняка, а только с известной вероятностью; забегая вперед, скажем, что год смерти этого удивительного поэта никому не известен вообще.

Франсуа рано остался сиротой; Вийон — это фамилия его усыновителя, священника церкви святого Бенедикта в Париже. В 12 лет он поступил в Парижский университет на младший факультет, где изучал семь свободных искусств, и успешно закончил его в 1449 году со степенью бакалавра. Еще через три года Вийон заканчивает старший факультет по специальности богословие, что давало ему право преподавать, поступить на службу священником, называть себя мэтр и требовать такого обращения от других.

Ничего из этого Франсуа Вийон не делал и никаких возможностей, которые открыло перед ним образование, не использовал.

Для того, чтобы лучше понять человеческую и творческую драму его жизни, стоит взглянуть на исторические декорации, в которых она совершалась. В середине XV века завершилась Столетняя война. Париж, почти обезлюдевший за последние десятилетия, истощенный, разоренный не только войной, но и несколькими кровавыми междоусобицами, возвращался к жизни. Возвращение это шло чрезвычайно бурно: указ короля Карла VII полностью освобождал от налогов на три года любого, кто приезжал жить в Париж из провинции. Неудивительно, что за короткое время город наполнился новыми парижанами из самых разных областей Франции. Сюда потянулись обедневшие крестьяне и поденщики из деревень, которые становились рабочими на стройках, в мануфактурах, в доках речного порта; профессиональные ремесленники открывали свои мастерские, надеясь быстро развиться за счет налоговых льгот; резкий рост населения вызвал всплеск потребления, и вслед за рабочими и мастерами в Париж устремились торговцы и лавочники самого разного сорта. В Париже начали появляться представительства крупных французских негоциантов, которые посылали сюда своих сыновей учиться в университете и постигать практику торгового дела. Как это часто бывает, далеко не всем приехавшим в мегаполис удавалось найти работу и прилично устроиться, но уезжать обратно в родные деревни никто не спешил: в городе было безопаснее, чем на послевоенных дорогах, и возможностей для случайных заработков хватало. Не нашедшие себе места вчерашние провинциалы перебивались поденной работой, становились ворами и мазуриками всех мастей, проститутками, контрабандистами, бродячими музыкантами, составляя специфическое пестрое дно парижского общества. В этой же маргинальной среде обреталось и множество университетских выпускников: сотни неприкаянных богословов, философов и искусствоведов слонялись по городу, не в состоянии найти себе применение в парижских соборах и школах, но вовсе не желая отправляться в путь по пыльным дорогам, чтобы искать счастья в других городах. Молодые люди со званиями бакалавров, магистров, а то и священников проводили время в дешевых трактирах, притонах и просто на улице, ничем толком не занимаясь, да и не желая заниматься. В их числе был и Франсуа Вийон.

К 1455 году Вийон как поэт уже был широко известен в определенных кругах и вел жизнь, точно и емко описанную столетия спустя другим ярким поэтом-вагантом: «я читаю стихи проституткам и с бандюгами жарю спирт»[118]. Летопись жизни Вийона составлена из стихов и приговоров суда; во многом благодаря последним его имя не кануло в реку забвения.

5 июня 1455 года некий священник Филипп Сермуаз напал на Франсуа Вийона с