Коммунисты - Луи Арагон

свист бури, спешившей передать Средиземному морю привет Атлантики, доносились из-за картонной перегородки громкие стоны старушки, замученной ревматизмом: — Ох, ноги мои! Святые угодники, ноги! — Но Люсьен все же перечитал теоретические труды, которые привез с собой, и, кроме того, ему пришлось проштудировать две-три медицинские книжки, а также «Устав полевой службы», чтобы как-нибудь не попасть впросак… Он велел произвести генеральную уборку в лазарете, что отнюдь не было лишним. Несмотря на протесты Бесьера, он закатил по хорошей порции английской соли тем двум, что маялись животом, а тому, что кашлял, прописал банки. Из эскадрона в лазарет поступил солдат, которого лошадь лягнула в живот; его уложили в постель. Но главное — чтоб выскребли помещение. Бесьер не переставал ворчать. Местный персонал был совершенно потрясен тем, что его заставляют так трудиться.

В игре лучше всего узнаешь людей. Под вечер Сесброн сыграл партию в шары с артиллеристами. Посмотрим, как он себя покажет. Он был неопытный игрок, но играл с увлечением. Он все делал с увлечением. Это была мальчишеская черта его характера. Мегр был плохой игрок и спорил из-за каждого удара; все время приходилось измерять расстояние между шарами травинкой или щепкой… Сравнение было в пользу Люсьена. Он первый прыскал в кулак, угодив шаром совсем не туда, куда надо. Партнер его, правда, был недоволен, но как тут сердиться? При этом Сесброн заметно совершенствовался в игре. Прямо удивительно, какой у него глазомер, у этого доктора.

За обедом Барбо донимал его русскими. Раз дамы нет, значит, можно поговорить о политике… И капитан завел длинный разговор об исконных союзниках Франции, о европейском равновесии… Вы уверены, доктор, что русские выступили бы во время Мюнхена, если бы Бенеш обратился к ним за помощью? Эффект получился совсем иной, чем ожидал Барбо. Но больше всего их удивляло, что коммунист говорит «боши»[224]! Правда, он объяснил, что это у него вырывается невольно.

Из деликатности беседовали о внешней политике, о политике в мировом масштабе и — в чисто теоретическом плане — об упразднении собственности. Простите, мы вовсе не стоим за упразднение собственности… Как? Что вы? Объясните, Сесброн… — Мы стоим за частную собственность, когда она является плодом труда и бережливости. — Они недоверчиво покачивали головой: — Если бы все коммунисты были похожи на вас, доктор…

Но никто даже не заикнулся о решении правительства, которым полны были все газеты, и о полицейских операциях неслыханного масштаба, которые сразу же начались по всей стране.

XII

Может быть, и верно, что он, Франсуа Лебек, — прежде всего банковский служащий, но все же Маргарита Корвизар была неправа, обвинив его в трусости за отказ печатать листовку. Очень легко наклеить на человека ярлык: банковский служащий. Ну, и что же? Дорожный рабочий и есть дорожный рабочий: он дробит камни. Ясно, что на человеке лежит один отпечаток, если он окончил Высший педагогический институт, и другой, если он всю жизнь простоял за шлифовальным станком! Всякий скажет, что по сравнению с ассенизатором банковскому служащему повезло — у него чистая профессия. Но, это, понятно, не дает ему права презирать ассенизатора. По сравнению же с адвокатом, кавалерийским офицером или просто директором банка, выходит, что повезло уже не ему. Попробуйте-ка посидеть изо дня в день за окошечком, всегда быть к услугам клиентов для всех нужных им операций: вклады, выдача денег, чеки, перевод денежных сумм и все прочее; давать всевозможные справки, и сколько при этом надо терпения, сколько выдержки! Ведь когда дело касается их грошей, все такие нервные. Опять же, есть и просто глупые, которым ничего не втолкуешь. А потом, это совсем не то, что другие служащие, например на почте или в метро, хотя мне их тоже жалко, поверьте! При банковской работе минутная усталость, малейшая невнимательность, — а ведь у каждого есть своя личная жизнь, домашние неприятности, какие-то посторонние мысли — малейший недосмотр может повлечь за собой пустячную ошибку, просто описку, которая тебе потом боком выйдет, ведь отвечаешь-то ты; ошибиться на миллион или на сантим одинаково легко… Вы понимаете, что это такое, когда все время в голове одна мысль? А считать кредитки! Клиенты иногда говорят: поразительно, как в банке ловко считают… как это вы научились? И никогда не ошибаетесь? Я отлично понимаю, что это совершенно естественный вопрос, но он действует на нервы. Иногда я и сам останавливаюсь поглядеть, как рабочие мостят улицу… может быть, им это тоже действует на нервы… еще людей привлекает все, что касается медицины, операций… Почему же их не должно занимать, как считают кредитки? А те, что стоят в очереди! Им всегда кажется, будто работаешь недостаточно быстро; они вздыхают, переминаются с ноги на ногу… Ну что ж, банковский служащий — так банковский служащий, бывает и хуже. Разве я сам выбрал себе профессию? В лицее я мечтал о другом… в разговорах с Меркадье… А вот стал банковским служащим. Я не железнодорожник и не каменщик, а банковский служащий. Мои враги не железнодорожники и не каменщики. И я не враг железнодорожникам и каменщикам… Это интеллигенты противопоставляют железнодорожников и каменщиков конторским служащим, не к выгоде служащих. Им следовало бы понимать, что они поступают с другими как раз так, как им не хотелось бы, чтоб поступали с ними! Поговорите с интеллигентом, и сами увидите… я говорю об интеллигентах нашей партии… им следовало бы понимать. Я не говорю о Жан-Блэзе, для него банк более далек, чем острова Таити. А какое предубеждение против конторских служащих в литературе: канцелярская крыса, чинуша… чернильная душа — пошлые, затасканные прозвища! Он, Лебек, редко их вспоминает, но когда вспоминает, невольно думает: «Ну как людям не стыдно!»

Надо понять Лебека. Он не стар, но, как-никак, вот уже скоро двенадцать лет тянется все то же: в любую погоду, дождь ли, ветер ли на дворе — даже без перерыва на лагерный сбор, — поссорился ли он с Мартиной, собралась ли она родить, заболел ли корью ребенок… сами знаете, как в жизни бывает, — все равно он сидит за конторкой перед окошечком, одержимый одной мыслью: как бы кто не подсунул фальшивую бумажку, чек без обеспечения или с подделанной подписью, дрожит, как бы ошибка в подсчете не оказалась для него роковой. Его уж так вышколили сомневаться во всем, быть педантичным до мелочей, всегда требовать оправдательный документ… в конце концов, эта привычка стала неотъемлемой частью его существа, его мировоззрения, нравственного кодекса.