Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти - Карл Август Виттфогель

развития, жившие в XIX веке, отвергали концепцию гидравлического общества, но не потому, что отказывались признавать существование бюрократического деспотизма, а по той простой причине, что их вдохновляли огромные успехи промышленной революции. Чрезмерно генерализируя опыт быстрого изменения западного мира, они наивно верили в то, что социальное развитие идет простым, однородным и прогрессивным путем.

Человечество, по-видимому, неизбежно движется к свободе (Гегель), социальной гармонии (Фурье), справедливому и рациональному обществу (Кант) и всеобщему счастью (Спенсер). Археологи начали создавать шкалу «эпох», основанную на использовании камня, бронзы и железа; этнологи объединили избранные черты примитивной жизни в сменяющие друг друга «стадии». Выделив эпохи палеолита и неолита в качестве предшественников железного века, Люббок в 1865 году завершил дело, начатое в 1836-м Томсоном. А в 1877 году Морган сформулировал свою знаменитую последовательность эпох: древний каменный век (дикость), новый каменный век (варварство) и железный век (цивилизация).

Критика

Эволюционисты XIX века, несомненно, сделали великое дело, придав структуру и порядок бурным течениям истории. Но их усилия вряд ли можно назвать удовлетворительными, поскольку они, закрыв глаза на судьбу большей половины человечества, полагали, что высшие цивилизации развиваются однородно. Не смогла и критика, обрушившаяся на них, ликвидировать подобный разрыв, ибо она тоже не желала признавать стагнацию гидравлического общества.

Обилие новых антропологических и археологических данных позволило ученым вроде Боаса продемонстрировать, что теоретики XIX века «ошиблись, признавая, что эволюция идет единым линейным путем». Однако новые идеи сопровождались упрямым нежеланием взглянуть на историю западного и восточного мира по-новому и создать другую теорию многополярного развития. Боас писал: «Законы развития, за исключением наиболее генерализированных форм, выявить невозможно, а детальный курс роста непредсказуем. Нам остается лишь день за днем наблюдать и делать выводы, чем мы и занимаемся, чему научились, и вести себя соответственно» (Боас Ф. Антропология). Но даже это, очень осторожное утверждение предполагает определенный «курс роста». Боас же, вместо того чтобы определить его характер, удовлетворился импрессионистической «ежедневной» оценкой человеческого опыта и дальше не пошел.

Теоретический вакуум

Аргументы Боаса имели очень большой вес внутри той отрасли науки, которой он посвятил всю свою жизнь, и за ее пределами. А его теория отсутствия всякого развития приобрела множество сторонников среди социологов, особенно в первые десятилетия XX века. Однако знающий социолог, ознакомившись с агностицизмом Боаса, смог бы очень быстро установить, что его идеи ведут к теоретическому вакууму. И он бы мог предсказать, что крупные конфликты и кризисы породят новые вопросы и, в конечном счете, новые ответы.

Идеи Шпенглера о разделенных цивилизациях, которые вырастают и распадаются, подобно живым организмам, столь явно базируются на биологических, а вовсе не на исторических данных, что социальные ученые отказались их принимать. Попытка Тойнби тоже провалилась, но по другим причинам. Будучи по профессии историком, Тойнби подошел к судьбе человечества с точки зрения истории, однако отсутствие четких ведущих концепций не позволило ему достичь успеха. Сосредоточив все свое внимание на деталях, он не смог выявить общих конституционных категорий, которые объединили бы их в более крупные. В области «таксономии» педант ошибается не менее часто, чем «подрядчик». Интригующие деревья, усеявшие ландшафт Тойнби, никак не помогают постичь характер леса, частью которого они являются.

Потрясенные грубой прямотой, с которой марксизм-ленинизм описывал самые горячие конфликты тех дней, многие авторы приняли важные элементы советской теории социального развития вместе с марксистско-ленинской характеристикой капитализма и империализма. Они, ни минуты не сомневаясь, назвали традиционные институты Китая, Индии и Ближнего Востока «феодальными». К тому же эти авторы были уверены, что послемонгольский феодализм в России и западный феодализм – это одно и то же. И они нисколько не сомневались, что коммунистическая Россия – а затем и материковый Китай – достигли высшего социалистического или протосоциалистического уровня развития, поскольку победили у себя и «феодализм», и «капитализм».

Необходимость пересмотра взглядов Маркса, Энгельса и Ленина на «азиатскую систему» и восточный деспотизм

По этой причине ни один ответственный исследователь гидравлического общества не станет отрицать необходимости пересмотра идей Маркса, Энгельса и Ленина, касающихся «азиатской системы», восточного деспотизма и социального развития. С точки зрения нашего исследования такой пересмотр совершенно необходим. И это весьма драматично, ибо Маркс, Энгельс и даже Ленин до Октябрьской революции разделяли ту самую азиатскую концепцию, которую нынешние сторонники марксистско-ленинской теории яростно отрицают.

Маркс, Энгельс и Ленин приняли азиатскую концепцию

В вопросе об институциональной структуре и путях развития Востока Маркс разделял идеи своих классических предшественников[125]

Марксова концепция азиатского общества в целом опиралась на взгляды таких классических экономистов, как Ричард Джонс и Джон Стюарт Милль, которые, в свою очередь, развили общие идеи Адама Смита и Джеймса Милля. Адам Смит обратил внимание на сходство гидравлических предприятий Китая и нескольких других государств Азии. Он в особенности отмечал налоговую мощь правителей Китая, Древнего Египта и Индии. Джеймс Милль считал «азиатскую модель управления» общим институциональным типом и отрицал притянутые за уши аналогии с европейским феодализмом.

Ричард Джонс обрисовал общую картину азиатского общества еще в 1831 году, когда Марксу было всего тринадцать лет. А Джон Стюарт Милль поместил это общество в свою сравнительную схему в 1848 году, когда авторы «Коммунистического манифеста», несмотря на отдельные ссылки на «Восток», демонстрировали еще полное незнание специфики азиатского общества. И только после того, как Маркс возобновил в Лондоне изучение трудов классических экономистов, он сделался горячим сторонником «азиатской концепции».

С 1853 года и до самой своей смерти Маркс придерживался этой концепции вместе с азиатской номенклатурой экономистов более раннего времени. В добавление к понятию «восточный деспотизм» он использовал и весь институционный порядок обозначения «восточного общества», который разработал Джон Стюарт Милль, а также (с очевидным предпочтением) термин «азиатское общество», введенный в оборот Ричардом Джонсом. Он живо интересовался экономическим аспектом азиатского общества и много писал об «азиатской системе» землевладения, о специфическом «азиатском способе производства» или просто об «азиатском производстве» (Маркс К. Капитал).

В 50-х годах XIX века Маркс открыл для себя специфический характер азиатского общества. Временно отставив в сторону партийную политику, он целиком отдался изучению индустриального капитализма как четко выраженного социально-экономического и исторического феномена. Его труды, созданные в это время, среди которых были и первые наброски «Капитала», начатого в 1857–1858 годах[126], демонстрируют, что его еще очень сильно вдохновляла азиатская концепция.

Марксова интерпретация Индии, Китая и послемонгольской России

Освещать все аспекты взглядов Маркса на азиатское общество в нашей работе нет никакой необходимости. Нам вполне достаточно описать, как Маркс интерпретировал особенности тех стран, которые в XX веке вновь стали играть