Глумовы - Федор Михайлович Решетников

глядят».

На другой день она пошла за табаком для Панкратова. Идет Корчагин навстречу, а как ближе стал подходить, отвернул лицо в сторону. Курносова остановилась.

– Василий Васильич…

– Ну?

– Ты что меня караулишь… Я не люблю, кто надо мной подглядывает.

– Это отчего? – сказал свирепо Корчагин.

– Оттого, что мне тошно на тебя глядеть; больно… Не то – я на другое место уйду.

Корчагин перешел к другому мастеру, и Курносова не видала его год.

Ее мучило то, что она обидела Корчагина, ей жалко его: он такой добрый был, ласковый… «Поговорить бы с ним ладком… нет… не надо… не люблю я его, и сама не знаю отчего»… Через год Корчагин вдруг пришел в кухню Панкратова. Курносова побледнела.

– Прощай, Прасковья Игнатьевна, – проговорил он. Голос его дрожал.

– Ты куда?

– Теперь я вольный – пятнадцать лет кончилось моей службе на заводе. Теперь иду в мотовилихинский завод, там пушки будут лить. Прощай. Не поминай лихом.

– Прощай… – едва слышно сказала Курносова; сердце у нее обмерло, голова отяжелела, и она не заметила, как вышел Корчагин.

Она хотела бежать, догнать его, броситься ему в ноги и благодарить его много-много за все, что он сделал ей, – но на нее крикнула хозяйка.

– Что стоишь, рот-то разинула?… Ишь, любовника завела, сука!

– Курносова поглядела на нее так зло, что та сказала:

– Это что такое значит, матушка?

Курносова заплакала, а хозяйку это больше взбесило, – она начала ругаться.

– Матушка-барыня, ведь он много для меня сделал… Он жениться хотел на мне, да я отказала: он опротивел мне.

– Ну и беги за ним. Пошла хоть сейчас, плакса ты проклятая…

– Куда я пойду… Если бы я такая была.

– Нечего нюнить-то, барыней сидеть, шевелись!

Весь этот день Прасковья Игнатьевна провела как помешанная: то у нее в глазах двоилось, то она не понимала наказов хозяйки, то за одной вещью ходила по три раза и не находила ее… И досталось же ей от Варвары Андреевны.

Вечером хозяйка, сидя с мужем около стола и наслаждаясь чаепитием, вдруг позвала Курносову. Курносова плакала; ей жалко было себя, и она думала, что она гордая и от гордости обидела Корчагина.

– Смотри, Семен Семеныч, все плачет, – сказала, улыбаясь, хозяйка.

– Надо ее замуж выдать.

– На, пей чай-то. Пей здесь, – проговорила хозяйка Курносовой, подвигая чашку с чаем. Она думала этим оказать ей большое благодеяние.

– Покорно благодарю… – сказала едва слышно Курносова.

– А девка дура, что не пошла замуж. Муж – мастер, значит, житье хорошее. Смотри, наши мастера припеваючи живут, – говорил Панкратов.

– А ведь мужичка, и та любовь разбирает: не люблю, говорит, его.

– Значит – другой есть на примете.

Курносова глотала горькие слезы и думала: «Уйду же я от вас!»

Хозяйка после чаю заставила Курносову надвязывать чулок и говорила:

– Хорошо ты делаешь, что не выходишь замуж. Я уже знаю, что мужчины только до свадьбы ангелы, а после – беда. А ты такая подхалюза (т. е. смирная).

А Курносова думала: «Вот твой муж смирный, и куда ты как бойчее супротив него», – но молча слушала наставления хозяйки.

Прошел мучительно месяц. Корчагин действительно уехал далеко, а Прасковья Игнатьевна осталась мыкать свое горе у Панкратовых.

* * *

Дальнейшая история моих бедных таракановцев оканчивается печальной катастрофой. Прасковья Игнатьевна, измученная работой и сильно заболевшая от простуды, слегла в постель и года через два после того, как Корчагин оставил город, умерла одинокая и всеми забытая в общественной больнице. Брат ее, Илья Глумов, просидев в остроге слишком три года, ушел на поселение и скоро там окончил дни свои в бегах, в холодную зиму, на большой сибирской дороге. А Николай Глумов пропал без вести, так что никто больше не слыхал о нем… Что же до Переплетчикова, то с освобождением крестьян кончилось его раздольное житье; поссорившись с управляющим, он попал под суд и, рассорив свои награбленные денежки, с горя запил и безвыходно сидел в кабаках, ожидая даровой рюмочки. Пелагея Семихина, бежавшая с Глумовым, приютилась в публичном доме, проклиная свою судьбу и приказчика. Только Корчагин вышел, что называется, в люди. Устроившись на литейном заводе, он обратил на себя внимание своим трудолюбием, и года через два, накопив малую толику денег, основал свою собственную мастерскую, в которой работали все почти таракановцы. Как все бедные и много терпевшие люди, разбогатев, делаются кулаками, и Корчагин славился кулачеством. С рабочими он обращался круто и пользовался ими, как вьючным скотом. Раздавая по праздникам грошовое подаяние, он с чистою совестью забивал в могилу сотни людей непосильным трудом, который наваливал на своих работников. Дом его был полной чашей счастья, а мастерская – слез и страданий.

[1] Стрелешивашь – бежишь. (Примеч. авт.)