Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Куда лезешь!
– Молчи!
– Накладем в спину-то!
– Мы стоим же! ишь какой барин! – крикнула звонко женщина.
– Ишь ведь какая широкоротая! Сейчас видно – старо-слободская! – проговорил ражим голосом рабочий, желая восстановить тишину. Но тишина уже не возобновлялась. Стали говорить громко; все были недовольны.
– Ничего не слышно, а дьякон бумагу держит, губами шевелит.
– Охрип, значит!
Наконец чтение кончилось, кончилась и обедня.
Народ заволновался и повалил из собора; на площади за оградой поднялся шум и говор, одни широко размахивали руками, делая крестное знамение, другие махали шапками и платками; ребятишки, глядя на оживленную толпу своих отцов и небывалую суматоху, присмирели; народ пуще и пуще волновался на площади, площадь загудела.
– Слышали; своими ушами слышали: воля, братцы, всем крепостным крестьянам, – говорили бывшие в церкви, отпыхиваясь.
Изумление было на всех лицах.
– Воля! воля! воля! – слышалось с воздухе, и больше ничего нельзя было разобрать. А бывшие в церкви говорили:
– Уж так много там написано, что и не разберешь. Всем крепостным сказана воля, и все отойдут в крестьяне, али куда хошь; отберутся от помещиков через два года…
– Слышь! даром отберут!
– Куда отберут?
– На волю. Куда хошь: хоть в купцы! – кричали со всех сторон.
– А покос?
– Покосы и земля наша!
– Одно, братцы, худо: об мастеровых не сказано и казенных рабочих нет.
– Не нам, бают, воля!.. Врут!.. Это они оттого, что обслышались; сами бают, дьякон много читал.
– Надо дьякона просить снова прочитать.
Между тем начальство уже разъехалось, не обратив внимания на волнующийся народ, которому теперь никакого не было дела до управляющего, приказчика и прочего начальства.
В этот день весь рабочий народ загулял на радостях; но не случилось ничего худого, даже не было драк. А на другой день никто не пошел на работы.
Это встревожило заводоуправление. Оно стало бояться того, чтобы рабочие совсем не перестали работать и не сделали бы каких-нибудь беспорядков в заводе. Уговаривать их теперь было поздно. Приказчик, бывший у управляющего, говорил ему:
– Я теперь ничего не могу сделать, потому вы сами старались отклонить мысль от воли. Все рабочие еще в прошлом году слышали об воле. Они ее ждали.
– Это все вы разожгли рабочих.
– Не я, а вы требовали, чтоб я не говорил им ничего. Вы думали, что строгостью вы что-нибудь сделаете. А теперь я вам не слуга, – и приказчик ушел. Он очень боялся беспорядков; и в эту же ночь уехал в город со всеми бумагами и деньгами, оставив дома прислугу, в том числе и Глумовых с Пелагеей Вавиловной.
Когда узнал об этом управляющий, то сделал приказчиком Назара Плошкина, зятя Переплетчикова, всеми рабочими ненавидимого, но умевшего ладить так с рабочими, что они были не очень взыскательны.
Прошла неделя, а рабочие на работы нейдут под тем предлогом, что они даром работать не хотят. Заявили приказчику, что они не желают быть под командой нынешних мастеров, нарядчиков и штейгеров. В понедельник рабочие стали советоваться, что им делать: есть нечего. Пошли толпы к конторе, вошли в контору и стали просить провианта, денег, заработанных за прошлый месяц, и обещаясь сегодня же идти на работы. Им отказали. Вечером толпы народа самовольно вытащили из магазина всю муку и потом разошлись по домам.
Ночью послан был нарочный к главному начальнику горных заводов с донесением о беспорядках.
Дела рабочих были в скверном положении; взятая ими мука в кулях оказалась с песком, эту муку они высыпали перед господским домом, у них не было ни сена, ни дров. Многие захворали, дети и скот начали издыхать; толпы народа ходили по заводу, карауля Плошкина и управляющего. Жены ругали мужей за то, что вся беда произошла от них, потому что прежде, когда они работали, ничего подобного не было. Рабочие разделились на партии: одни хотели работать, другие нет.
Между тем, как Переплетчиков уехал из завода, Илья Игнатьевич опять загулял. Домой он приходил через день или дня через два. После попойки он всегда ласкался к Пелагее Вавиловне, и мысль жениться на ней росла в нем все больше и больше.
Однажды они пили чай.
– Я, Пелагея, вчера ходил к попу. Он говорит: «Я не могу обвенчать тебя с любовницей приказчика». Я к другому, тот ничего, только говорит: «Ты молод, принеси свидетельство да бумагу из конторы». А в конторе даром не дают… А славно бы без него-то обвенчаться.
Пелагея была опытнее. Она знала, что приказчик долго не приедет, но она не доверяла молодому человеку, несмотря на все его клятвы.
– Послушай, Иля, а чем мы жить-то станем?
– Вот чем! поедем в город. Я в лакеи наймусь. Ведь я теперь вольный.
– Кабы у те бумага была такая.
– А манифест для чего читали?
– Все-таки без бумаги неловко. Да и какое у те имя будет: крестьянин ты будешь али мастеровой?
– Все равно, хоть кто.
– Ну а на что мы поедем?
– А разве мало у приказчика вещей?
– Нет, уж, ради Христа, не воруй.
В этот день они ничем не решили.
Илье Игнатьевичу скучно было без дела, и он гулял.
Куда он ни приходил, везде говорил, что он скоро обвенчается с Пелагеей Семихиной, и об этом узнали все в заводе, а новый приказчик Шошкин переселился в дом Переплетчикова как родственник; прогнал Пелагею Вавиловну, а Глумова назначил в работы на рудник. Пелагею Вавиловну никто не принимал жить в заводе, и она ушла на кордон, находящийся близко от рудника, где работал Глумов и куда Пелагея Вавиловна ходила ежедневно. Она знала, что у Ильи Игнатьевича есть пятьдесят рублей, которые он приобрел продажею серебряных ложек и шубы Переплетчикова разным заводским торгашам. Кончил Илья Игнатьевич работу на руднике и стал собираться в город. Все было приготовлено, молодые люди нашли попутчика, и вдруг все расстроилось. Зашел Илья Игнатьевич в кабак с своим попутчиком, взял полуштоф и отдал двадцатипяти рублевую бумажку. Бумажка оказалась фальшивою. Все бы это ничего, но в кабаке сидели два солдата, которые обязаны были наблюдать за порядками; они, несмотря на мольбу Ильи Игнатьевича, сидельца и вой Пелагеи, представили Глумова к исправнику вместе с Пелагеей Вавиловной.
Там они ночевали до утра в разных местах. Накануне от Пелагеи отобрали узел с бельем и платьями, а от Ильи Игнатьевича шкатулку с чаем и сахаром. Позвали Илью Игнатьевича к исправнику в канцелярию, где был письмоводитель и двое писцов.
– Кто ты? – крякнул исправник.
– Глумов.
– А, это не тот ли? не
- Княжна Тата - Болеслав Маркевич - Русская классическая проза
- Филармонический концерт - Федор Решетников - Русская классическая проза
- Тишина. Выбор - Юрий Васильевич Бондарев - Русская классическая проза
- Барин и слуга - Клавдия Лукашевич - Русская классическая проза
- Исповедь из преисподней - Сергей Решетников - Прочие приключения / Русская классическая проза
- Конюшенная площадь, дом 1 - Юрий Михелевич Гедзберг - Биографии и Мемуары / Русская классическая проза
- Том 10. Братья Карамазовы IV. Неоконченное. Стихотворения - Федор Михайлович Достоевский - Русская классическая проза
- Том 2. Повести и рассказы 1848-1859 - Федор Михайлович Достоевский - Русская классическая проза
- Том 3. Село Степанчиково и его обитатели. Записки из Мертвого дома. Петербургские сновидения - Федор Михайлович Достоевский - Русская классическая проза
- Том 4. Униженные и оскорбленные. Повести и рассказы 1862–1866. Игрок - Федор Михайлович Достоевский - Русская классическая проза