Вызволение сути - Михаил Израилевич Армалинский

демократия благосклонна не только к народу, но даже и к правителям, ибо выживаемость демократических лидеров у кормила власти существенно выше, чем у автократов.

Как ни зыбки границы между любовью и ненавистью, правдой и ложью, здоровьем и болезнью, тем не менее они являются чрезвычайно важными, как граница между жизнью и смертью. Ибо стирание этих зыбких границ равносильно стиранию жизни с лица Земли. А посему единообразие – это данность, а человеку позволяется её оптимизировать, так что скептическое отношение к его способности такой оптимизации может оказаться для человечества самоубийственным.

Аналогий единообразия политических систем не счесть. Взять к примеру живые клетки, которые едины протоплазмой, ядром и прочими сущностями, мне малоизвестными. Однако среди единообразных клеток имеются здоровые клетки, затем клетки, слишком быстро размножающиеся, но доброкачественные, а также клетки, размножающиеся безудержно и злокачественно. И всё это единые клетки, но с акцентами на разные её свойства. Они могут служить аналогами или аллегорией политических организаций общества – демократическая (здоровая клетка), монархическая (доброкачественно растущая) и тоталитарная (злокачественная).

Феномен единообразия можно найти и в самом человеке: казалось бы у всех единая анатомия и физиология, однако по другим критериям (хотя бы по отпечаткам пальцев) все люди разные.

Из этого следует мой важный вывод: общее единство может существовать только благодаря частным различиям. Причём именно эти частные различия становятся основой разнообразия судеб.

Как ничего принципиально нового авторы книги не нашли в различных политических устройствах, так и в человеческой природе пока не удалось открыть ничего нового. Однако в наше время возникла реальная возможность осуществить радикальные изменения в человеке с помощью генетики. Причём настолько радикальные, что они смогут нарушить человеческое единообразие. (Например, можно будет создать одного мужчину с двумя хуями, а другого – с тремя, а женщину – без головы, но с двумя, а других с тремя пиздами и посему поиск пары будет происходить по совпадающему количеству гениталий  – вот уж тогда действительно возникнет нечто принципиально новое.)

Так как природа неизбежно является человеку в образах антропоморфизма, то существенные изменения в ней станет возможно постичь лишь тогда, когда существенные изменения произойдут, прежде всего, в самом человеке.

Сладкозвучно-прямая речь Бродского

Карл Проффер. Без купюр M., АСТ, Corpus, 2017, 288 с.  ISBN 978-5-17-098207-3

Эллендея Проффер Тисли. Бродский среди нас М., АСТ, Corpus 2015, 224 с. ISBN 978-5-17-088703-3

Я не раз писал о Бродском, всегда исходя из аксиомы, что он – гениальный поэт.

Меня же интересует его половая жизнь, которую он тщательно скрывал, и как она влияла на его поэзию. Весьма интересно не только исследовать и наблюдать за творческим процессом великих, но и за тем, как и с кем они совокуплялись.

Эллендея Проффер говорила Бродскому, утверждавшему, что в поэте интересна только поэзия:

…теперь мы хотим абсолютно всё знать о Пушкине, и, если любишь поэта, естественно возникает интерес к его жизни.

Пушкина я, как известно, люблю, и о его сексуальной жизни почти всё узнал.20 Поэзию Бродского, как не менее известно, я очень-очень-очень люблю и потому мне исключительно интересно узнавать о его половой жизни.

Если раньше я подсматривал за сексом Бродского через его стихи (см. Секс в поэзии Бродского14), то теперь я решил это сделать посредством воспоминаний людей, с которыми он был весьма близко знаком многие годы, в доме которых он жил первое время после эмиграции в США и которые ощутимо и зримо повлияли на его литературно-сексуальную судьбу.

*  *  *

Карл Проффер вспоминает о прогулке по улице с Бродским, только что оказавшемся на Западе:

… он хотел покорить всех женщин на улице сию же минуту. Они все должны быть голыми, шутил он; зачем люди вообще носят одежду, тем более если вокруг столько высоких девушек?

Теперь будем знать, что Бродский любил высоких девушек, но хотел “покорить” всех, согласно моей пословице: I like tall but fuck all. (В русском варианте: Люблю худых, но ебу любых.21

Больше всего мне понравился эвфемизм “покорить”. Разумеется, что И. А. Бродский хотел изнасиловать “любую, красивую, юную”, которая попалась на глаза, да ещё улыбнулась, причём, как тебе увиделось, приглашающе, но в действительности, лишь вежливо – это ли не желание каждого советского эмигранта, впервые оказавшегося в западной уличной толпе?

Вскоре у Бродского завелось множество кратковременных связей, и Карл Проффер дивится или сетует, что у него не получалось поддерживать с женщинами продолжительных отношений. Возникает интересный (для меня) вопрос – кто кого бросал? То ли Бродский, быстро пресыщавшийся, то ли женщины бросали Бродского, польстившиеся на гения, но быстро понявшие, что прокуренный мужчина с больным сердцем, неспособен на физически требовательную продолжительную еблю, с размахом шатуном-поршнем (not a good thruster). Гений в поэзии вовсе не обязательно гений в сексе. Уж не потому ли Бродский так жёстко охранял от народа свою интимную жизнь, что она была не слишком успешной, не количественно, а качественно – с точки зрения женской удовлетворённости.

Эллендея вспоминает:

Под Новый год Иосиф был весел и возбужден, и темы его были: смерть, Сэмюэл Беккет и приехавшая с нами красивая американка. Эта женщина, почувствовав намерения Иосифа, осталась в гостинице, но он решительно желал быть с ней. После нескольких ночных звонков к ней он проводил нас до гостиницы и убедил ее провести остаток ночи с ним. Это было наше первое знакомство с его романтическим напором – и он произвел впечатление.

Следовало бы спросить наутро красивую американку о её впечатлениях – обеспечил ли Бродский наслаждением её или только себя. А что касается романтического напора, который теперь многие американки называют сексуальным домогательством, а подчас и изнасилованием, то русские мужчины не чета американским, как правило, вялым в этом вопросе, и сексуальный напор сам по себе, льстит женщинам, тем более, когда он исходит от сладко говорящего самца-иностранца.

Вот что заключает Эллендея, выражая мысли и чаяния типичной американки:

Сказать, что у Иосифа были сложности с женщинами, было бы литотой. Женщины были развлечением и спортом, безусловно, но иногда брезжило и обещание любви. Он был невозможен, как только может быть невозможен мужчина в отношении любви и секса, и не считал, что соблазнение влечет за собой ответственность.

Это чего вдруг? Если не забеременела и не заболела, то какая может быть ответственность за обоюдный оргазм? Или Эллендея имеет в виду, что ответственность состоит именно в доведении соблазнённой до оргазма?

Когда женщина его привлекала, он жил моментом и готов был сказать или сделать все, чтобы ее соблазнить; иногда, может быть, даже сам верил в то, что говорит, – хотя не думаю. Для начала обычно надо было вызвать сочувствие к его трагическому положению: тюрьма, ссылка, жена и ребенок остались в другой стране. Некоторым