Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Возникшие разногласия имели очевидную политическую подоплеку. 23 октября (вероятно, в связи с прибытием в Москву Филиповича) французский посол Ш. Альфан сообщил Литвинову о желании Франции принять непосредственное участие в организации и эксплуатации линии Варшава – Москва. Это предложение подтверждало пожелания, ранее высказанные Котом и Шомье и изложенные в записке Литвинова в Политбюро 21 сентября 1933 г. К тому же сообщение посла было сделано в преддверии доверительных бесед Литвинова с Поль-Бонкуром, в ходе которых впервые возникла тема возобновления франко-русского союза, направленного против Германии. Поэтому французское предложение не могло не вызвать позитивного отклика со стороны НКИД. Руководители Польши, напротив, опасались, что непосредственное франко-советское сближение приведет к умалению роли Польши и ослабит ее позиции в Центрально-Восточной Европе. Предложенная ими система «пула» должна была привести к зависимости французской стороны от договоренностей с Варшавой, тогда как советская схема смешанного общества открывала путь к трехстороннему соглашению.

Это разногласие выявилось уже 28 октября 1933 г.[1347], а на следующий день Ю. Бек в телеграфной инструкции поручил посланнику в Москве сопротивляться французско-советскому нажиму и отстаивать первоначально контуры двустороннего соглашения. Польские дипломаты полагали, что правительство Франции повело себя нелояльно и бестактно, не сообщив союзнице о намерении обсуждать с СССР устройство линии Париж – Прага – Варшава – Москва и были недовольны, что советская сторона с легкостью взяла назад предварительное согласие на двустороннюю договоренность с Польшей. Ю. Лукасевич предсказывал, что предпринятая Францией и СССР попытка оказать на поляков давление в этом вопросе, «несомненно, не будет последней» и что, «если мы уступим, то побудим наших западных друзей и восточного соседа к повторению этого эксперимента»[1348].

Другим аспектом политической дискуссии вокруг организации авиалинии являлось состояние германо-польских отношений. 25 октября Лукасевич со ссылкой на «известие из Варшавы» заявил Стомонякову, что «из-за Берлина» (где проходили переговоры о германо-польской воздушной конвенции) вопрос о советско-польском соглашении по авиалинии «стал очень актуальным»[1349]. Польская дипломатия пыталась таким образом ускорить начало деловых переговоров с руководителями гражданской авиации СССР, однако эта информация способна была лишь насторожить советское политическое руководство. Оно было информировано «из разных источников о том, что подготовляется заключение пакта о ненападении между Германией и Польшей»[1350], и опасалось, что Польша использует «советскую карту» для достижения modus vivendi с Германией в ущерб интересам Советского Союза. В этом контексте вариант смешанного общества свидетельствовал бы о серьезности сотрудничества Польши и СССР, тогда как нежелание поляков отказаться от система «пула» укрепляло подозрения, что они заинтересованы, прежде всего, в краткосрочном политическом эффекте от воздушного соглашения с Советами. Действительно, переговоры об установлении авиалинии между столицами Польши и СССР сопровождались слухами о налаживании между ними широкого военного сотрудничества. По утверждению советника немецкого посольства в Варшаве, такие слухи «усиленно распространяли» «поляки», и в Берлине складывалась «уверенность в том, что эти слухи соответствуют действительности»[1351].

На заседании 29 октября, Филипович и Лукасевич добились того, что «советская сторона перестала принципиально отстаивать свою концепцию и согласилась рассмотреть по существу» польское предложение. Оно включало новые проекты межгосударственного соглашения, соглашения Министерства связи Польши с ГУГВФ СССР о порядке эксплуатации авиалинии (включая создание совместного надзорного органа), соглашения между Лотем и Аэрофлотом о финансовом вкладе сторон[1352]. Эти материалы должны были быть получены Начальником ГУГВФ И. Уншлихтом 31 октября 1933 г. и, по всей вероятности, явились основанием для представления им соответствующего запроса в Политбюро.

14 ноября 1933 г.

Опросом членов Политбюро

96/82. – О торговом договоре с Чехословакией.

1) Считать целесообразным регулирование торговых отношений с Чехословакией путем взаимного признания СССР и Чехословакии торгово-договорными странами в связи с тем, что договор от 5.VI.1922 содержит статьи по торговым вопросам.

2) Ввиду проявленной представителем чешского МИДа инициативы, поручить полпреду и торгпреду в ЧХС зондировать у чехпра возможность такого способа урегулирования торговых отношений между обоими странами.

Выписки посланы: т.т. Крестинскому, Розенгольцу.

Протокол № 149 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.11.1933. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 15. Л. 136.

Международно-правовой основой отношений СССР с Чехословакией вплоть до июня 1934 г. оставался заключенный 5 июня 1922 г. Временный договор между РСФСР и Чехословакией (и подписанный на следующий день аналогичный договор ЧСР и УССР). Взаимоотношения между СССР и Чехословакией до 1934 г. основывались на заключенном 5 июня 1922 г. Временном договоре между РСФСР и Чехословакией. Договор признавал за гражданами ЧСР и органами советского правительства право на ведение экономической деятельности в другой стране на правах юридических лиц, однако никоим образом не определял условий ее осуществления или способов регулирования. «Всякая торговая деятельность, – гласило ключевое положение Договора, – должна производиться согласно законам каждой из Договаривающихся сторон»[1353].

Возможность заключения торгового договора с середины 1920-х гг. неоднократно рассматривалась в двусторонних торговых и дипломатических контактах. Инициатива неизменно исходила со стороны Чехословакии, стремившейся таким путем обеспечить увеличение советских заказов. В Праге полагали, что заинтересованность СССР в установлении полных дипломатических отношений создает возможность для получения от него компенсаций в форме выгодного для ЧСР торгового договора. К лету 1928 г. стороны согласовали программу и порядок ведения переговоров, однако затем МИД Чехословакии предложил вести торговые переговоры дипломатическим путем и по сокращенной программе. Политбюро, следуя совместным рекомендациям НКИД и НКТ, отклонило это предложение Э. Бенеша[1354]. В 1929–1933 гг., несмотря на существенную совместимость хозяйственных потребностей двух стран, в их экономических отношениях продолжался застой. За эти годы советский импорт из ЧСР составил 96,5 млн. рублей (т. е. менее 0,7 % общего ввоза в СССР). «Мы исключительно плохо знаем чехословацкую технику, которая стоит на очень высоком уровне, – позднее констатировал полпред в Праге. – Годами пренебрегали»[1355]. С другой стороны, вывоз из Советского Союза в ЧСР составил за эти годы лишь 20 млн. рублей, что приводило к огромному (в относительных цифрах) отрицательному сальдо[1356].

В марте 1932 г. совещание торгпредов СССР в странах Центральной Европы, проведенное в Берлине заместителем наркома внешней торговли Вейцером, постановило «просить у руководящих инстанций разрешение о переговорах с чехословацким правительством по ряду экономических вопросов». Это обращение совпало с обострением политических взаимоотношений между Москвой и Прагой в связи с «делом Ванека»[1357]. Руководители НКИД сочли нужным оставить предложение НКВТ без последствий, ибо вести экономические переговоры, «когда у нас имеется такое напряженное состояние наших отношений с Чехословакией, совершенно невозможно»[1358]. В сентябре 1932 г. Москва разрешила полпреду Аросеву и торгпреду Килевицу начать переговоры о правовом статусе торгпредства в Праге[1359]. Интересующие СССР вопросы получили на них частичное разрешение, чехословацкая сторона не отказалась от ряда прежних требований (уплата торгпредством налога с оборота и др.). В связи с этим заведующий политическим отделом МИД Чехословакии Велнер 16 января официально предложил Аросеву и Килевицу «начать общие переговоры о [торговом] договоре, о Торговом представительстве и о налогах». Советская сторона выразила согласие, однако дело ограничилось дискуссией с Велнером 23 января по поводу уплаты торгпредством налога с оборота и необходимости соглашения о статусе торгпредства[1360].

В 1933 г. политические отношения двух стран быстро улучшались. В марте Э. Бенеш внес предложение о заключении пакта ненападения между СССР и странами Малой Антанты; 4 июля эти государства подписали предложенную СССР конвенцию об определении агрессии. Тем самым был актуализирован вопрос о взаимном признании (главным препятствием к нему оставалась неурегулированность бессарабской проблемы)[1361], и, с точки зрения Праги, о заключении торгового договора между ЧСР и СССР. Советское руководство продолжало исходить из того, что торговым переговорам и акциям культурного сближения с Чехословакией должно предшествовать установление дипломатических отношений. В правительственной Москве считалось, что правительство Чехословакии в силу ее ухудшающегося международного положения нуждается в советской поддержке, и, следовательно, в интересах нормализации дипотношений необходимо временно воздерживаться от обсуждения развития экономических связей, тем более, что на переговорах о заключении торгового договора, «чехи обязательно поставили бы вопрос о соотношении между экспортом и импортом»[1362]. На удовлетворение такого пожелания советская сторона заранее отказывалась пойти, намереваясь «добиваться льгот для нашего экспорта на том основании, что в течении последних лет Чехословакия имела постоянный активный баланс [в торговле. – Авт.] с СССР». Поэтому, будучи заинтересованы в том, чтобы пользоваться в Чехословакии правами страны, имеющей с нею торговый договор, НКИД и НКВТ считали переговоры о торговом договоре заведомо обреченными на провал[1363]. Изменение политической ситуации в Европе, однако, подталкивало СССР к улучшению отношений с Чехословакией, и летом 1933 г. Москва заявила о «желании, чтобы это улучшение было дополнено и хозяйственным сближением». Как сообщил первый заместитель наркома Крестинский советнику миссии Й. Кошеку в начале августа 1933 г., «политическое руководство, говорят [sic], дало комиссариату внешней торговли указание, чтобы при закупках в большей мере, чем прежде, обращалось внимание на Чехословакию». Находившемуся в те дни в Москве директору Витковицких заводов Ф. Луцеку в НКВТ подтвердили, что «действительно получили указание, о котором говорил г-н Крестинский», указав при этом, что передача заказов из Германии в Чехословакию вызывает большие затруднения – технология значительной части фабрик обеспечивается немецкими инженерами, познания которых относительно требуемой номенклатуры поставок в основном не выходят за рамки германского рынка; к тому же, заказы на 1933 г. уже выданы. В итоге Витковицким заводам пришлось довольствоваться контрактом на поставку 1400 тонн жести и железоизделий[1364].