Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

на меня ничуть не меньше, чем я — на нее. Отклик слушателей позволяет мне выкладываться до предела.

— А ведь есть еще один существенный важный момент, — продолжала она, — который заботит меня более всего прочего. Получается, что каждый новый день — это как наступление високосного года, когда женщине многое дозволено; так должно быть всегда. Женщинам надлежит стать такими же свободными, как мужчины.

«Будь я и в самом деле свободен, — подумалось мне, когда я поднимал бокал, — меня бы сейчас отсюда как ветром сдуло».

— По-моему, ваша лекция была исключительно удачной: нашему движению давно требуется борец за права женщин. А ведь до сегодняшнего дня даже вы, по моим наблюдениям, затрагивали в своих публичных речах только права меньшинств.

— Теперь у меня новое поручение, — объяснил я. — Одним из приоритетов нашей деятельности отныне будет женский вопрос.

— Что ж, это чудесно и весьма своевременно. Так или иначе, но у женщин должна появиться возможность влиять на уклад жизни. Продолжайте, пожалуйста: расскажите, какие у вас есть соображения по этому поводу. — Она чуть пододвинулась и легко коснулась моей руки.

И я продолжил — говорить мне было легче, нежели молчать; меня воодушевлял мой собственный задор и согревало вино. И только повернувшись к ней с каким-то вопросом, я заметил, что голова ее склонилась чуть ли не вплотную к моей, а глаза обшаривают мое лицо.

— Говорите, прошу вас, говорите, — услышал я. — Вы так доходчиво объясняете… не прерывайтесь.

Ее веки трепетали крылышками мотылька, но сейчас на смену этому трепету пришла мягкость губ; какая-то сила подтолкнула нас друг к другу. В этом порыве не было ни мысли, ни умысла, была лишь чистейшей воды теплота; но тут вдруг задребезжал дверной звонок, и я вскочил, стряхнув это наваждение, а звонок повторился, и она поднялась с дивана вслед за мной; плотные складки красного шлейфа упали на ковер, и она шепнула: «С вами все оживает, как по волшебству», после чего звонок раздался в третий раз. Я заметался в поисках своей шляпы, мне не терпелось смыться, унести ноги из этой квартиры, меня душила злость, а в голове крутилось: «Она спятила? Или оглохла?» А она следила за мной непонимающим взглядом, словно это я вел себя как помешанный. Но потом с внезапным остервенением вцепилась мне в руку и зачастила: «Сюда, сюда, в эту дверь», а при очередном звонке утянула меня за собой по небольшому коридору в жеманно-шелковую спальню, где бросила на меня оценивающий взгляд и с улыбкой сказала, не замечая моего возмущенного недоумения:

— Это моя.

— Ваша… ваша? Так звонят же?

— Не бери в голову, — проворковала она, глядя мне прямо в глаза.

— Будьте благоразумны, — сказал я, отталкивая ее в сторону. — Вы подойдете к двери?

— Ты хотел сказать «к телефону», да, солнышко?

— А как же старик… ваш супруг?..

— Он в Чикаго…

— А вдруг он…

— Нет-нет, солнышко, он не станет…

— Но нельзя же исключить такую вероятность?

— Брат, дорогой, поверь, мы с ним недавно разговаривали.

— Вы… что? Это какая-то игра?

— Ну-ну, бедный мальчик! Никакая это не игра, причин для беспокойства нет, мы вольны делать что угодно. Мой муж в Чикаго — ищет свою утраченную молодость, не иначе… — расхохоталась она, словно удивляясь этим словам. — От него очень далеки такие возвышенные материи, как свобода и необходимость, права женщин и так далее. Брат, солнышко, ты же понимаешь, мой социальный класс тяжело болен…

Я шагнул в другой конец спальни: слева была еще одна дверь, за которой поблескивали кафельные плитки и хромированные поверхности.

— Братство, милый. — Своими изящными пальчиками она впилась мне в бицепсы. — Обучай меня, направляй. Обучай меня прекрасным идеологическим принципам Братства. — Мне хотелось и остаться с ней, и броситься на нее с кулаками, но я знал, что не сделаю ни того ни другого. Неужели она пыталась меня погубить или заманить в ловушку, подстроенную каким-нибудь тайным врагом Братства, который сейчас притаился за дверью, вооружившись фотокамерами и набором взломщика?

— Непременно ответьте на звонок, — проговорил я нарочито спокойным тоном и попытался, не прикасаясь к ней, высвободить руки, потому что любое прикосновение…

— Тогда мы продолжим? — уточнила она.

Я кивнул, не сводя с нее глаз: она молча отвернулась, подошла к трюмо с большим овальным зеркалом и подняла трубку цвета слоновой кости. А я на миг увидел в зеркале себя, стоящего между хозяйкой дома и огромной белой кроватью: виноватая поза, напряженная физиономия, сбившийся набок галстук; а за кроватью виднелось еще одно зеркало, которое, будто на волне морского прилива, качало все отражения туда-сюда, туда-сюда, истово множа время, место и обстоятельства. Мое зрение пульсировало: предметы виделись мне то отчетливо, то смутно, будто бы кто-то без устали раздувал кузнечные меха, но в какой-то миг различил ее губы, которые беззвучно выговорили в мою сторону «прости», потом нетерпеливо — в трубку: «Да, у телефона», а потом опять в мою сторону, прикрывая трубку ладонью и улыбаясь: «Это моя сестра, одну минутку». В голове крутились забытые анекдоты про слугу, которого призвали потереть госпоже спинку, о шофере, который спит с женой хозяина, о носильщике из пульмановского вагона, которого чья-то богатая женушка по пути в Рино зазывает в купе первого класса… но мысленно я себе твердил: это все в интересах нашего движения, в интересах Братства. Теперь она, в очередной раз улыбнувшись, произнесла: «Да, Гвен, дорогуша. Конечно», подняла свободную руку, словно хотела пригладить волосы, одним быстрым движением сдернула, как покрывало, алый пеньюар, отбросила его в сторону и осталась совершенно нагая, а у меня перехватило дыхание при виде приятной округлости ее ладной фигурки, услужливо размноженной зеркалами. Но оказалось, что это был обман чувств, наваждение тут же развеялось, и через секунду она уже стояла передо мной в том же роскошном алом пеньюаре и загадочно улыбалась одними глазами.

Я двинулся было к выходу, раздираемый между злостью и неистовым возбуждением, услышал за спиной щелчок телефонного рычага и, почувствовав, как она скользнула мимо меня сзади, несколько запутался в хитросплетениях идеологии, физиологии, долга и желания. Шагнув к ней, я сказал себе: «Пусть ломают дверь, если кого принесет нелегкая, пусть заходят».

Я сам не понимал, сон это или явь. В квартире царила мертвая тишина, но до меня определенно донесся какой-то шорох из другого конца комнаты, а спящая рядом со мной женщина только легко вздохнула. Как странно. Воображение работало без остановки. По каштановой роще за мной гнался бык. Пришлось взобраться на горку, но там началось землетрясение. Шорох повторился; продрав глаза, я увидел незнакомца, который без интереса и без