Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

обсудить. Если, конечно…

— Если?

— Если только, — улыбнулась она, — мне не удастся договориться с вами прямо на сегодняшний вечер. Смею добавить, у меня получается отменный кофе.

— Тогда — к вашим услугам, — сказал я и толкнул дверь.

Квартира ее располагалась в одном из фешенебельных районов, и я не смог скрыть удивления при виде просторной гостиной.

— Понимаете, брат, — последнее слово она произнесла с подозрительной пылкостью, — мне в первую очередь интересны духовные ценности Братства. У меня, безо всяких усилий с моей стороны, сложилась экономически стабильная, не лишенная приятности жизнь, хотя какое это имеет значение, если в мире постоянно творится зло? В мире нет эмоционального и духовного спокойствия, нет справедливости.

Она уже снимала пальто, серьезно заглядывая мне в лицо, а я думал: неужели она — спасительница-пуританка, вернувшаяся к английским корням? Мне вспомнилось, как брат Джек однажды в частной беседе заметил, что состоятельные члены Братства щедро субсидируют его деятельность, ища политического спасения. Я бросил суровый взгляд в сторону хозяйки дома: мне показалось, что она слишком торопит события.

— Нетрудно заметить, что вы много размышляете на эти темы, — сказал я.

— Да, стараюсь, — ответила она, — и порой захожу в тупик… Но вы располагайтесь, я только уберу верхнюю одежду.

Это была невысокая, приятно пухленькая женщина с едва заметной проседью в иссиня-черных волосах; вскоре она появилась в длинном пеньюаре ярко-алого цвета, в котором смотрелась так великолепно, что я с некоторым смущением отвел глаза.

— Какая у вас прекрасная гостиная, — отметил я и скользнул взглядом по мебельному гарнитуру, который излучал насыщенное вишневое сияние, и дальше — по картине в розовых тонах, изображающей обнаженную женскую фигуру в натуральную величину — определенно кисти Ренуара. Повсюду висели и другие полотна, просторные необъятные стены, казалось, ожили от теплого, чистого цвета. «Что можно сказать обо всем этом?» — подумал я, глядя на абстракционистскую рыбу из полированной латуни, закрепленную на куске черного дерева.

— Приятно слышать, брат, — откликнулась она. — Мы тоже любим здесь отдыхать, при том что Хьюберт, должна признать, редко выкраивает время для домашнего очага. Он занятой человек.

— Хьюберт? — переспросил я.

— Мой муж. К сожалению, сейчас он в отъезде. Хьюберт был бы рад с вами познакомиться, но он вечно куда-то спешит. Неотложные дела, понимаете.

— Полагаю, это неизбежно, — изрек я, внезапно почувствовав себя не в своей тарелке.

— Так и есть, — ответила она. — Впрочем, нам с вами предстоит обсудить Братство и его идеологию, верно?

Ее голос и улыбка одновременно умиротворяли и внушали волнение. И причиной тому была не только атмосфера богатства и утонченности, чрезвычайно далекая от меня, но и сама возможность находиться здесь рядом с этой женщиной в преддверии оживленной дискуссии, когда все несуразно-невидимое и откровенно загадочное близилось к хрупкому и гармоничному равновесию. При всем своем богатстве она не лишена человечности, думал я, наблюдая за непринужденными движениями ее расслабленных рук.

— Наша организация ведет чрезвычайно многообразную деятельность, — начал я. — С чего именно мы начнем? Не исключено, что в каких-то вопросах я не смогу подсказать вам ничего дельного.

— О, мои вопросы не столь глубоки, — ответила она. — Уверена, вам по силам разрешить все мои сомнения. Располагайтесь вот здесь, на диване, брат, так будет удобнее.

Я сел, а она отошла к двери, и шлейф ее пеньюара томно заструился по восточному ковру. Обернувшись ко мне с порога, она улыбнулась.

— Быть может, вы предпочитаете вино, молоко — или все-таки кофе?

— Вино, благодарю вас, — ответил я: одно упоминание молока вызвало у меня внезапное отвращение.

Как-то все это неожиданно, думал я. Вернулась она с подносом, на котором стояли два бокала и графин, опустила поднос на низкий коктейльный столик — и до меня донесся музыкальный звук наливаемого тонкой струйкой вина; один из бокалов она пододвинула ко мне.

— За наше движение, — провозгласила она и, улыбаясь одними глазами, подняла свой бокал.

— За наше движение, — поддержал я.

— И за Братство.

— И за Братство.

— Ну хорошо, — я отметил, что у нее полуприкрыты веки, а подбородок чуть вздернут вверх, по направлению ко мне, — на каких конкретно аспектах нашей идеологии вы хотели бы заострить внимание?

— На всех сразу, — ответила она. — Мне хочется охватить всю систему целиком. Без нее жизнь страшно пуста и хаотична. Я искренне верю, что только Братство открывает перспективы иной, более осмысленной жизни… Я, конечно, понимаю: эта философская система слишком обширна, чтобы овладеть ею, так сказать, с наскока, но при этом она столь жизненна и актуальна, что, мне кажется, попробовать все же стоит. Разве не так?

— Пожалуй, именно так, — ответил я. — Из всех известных мне учений это наиболее значимо.

— Ой, как я рада, что наши взгляды совпадают. Должно быть, поэтому я всегда с волнением слушаю ваши лекции; не знаю, чем это объясняется, но от вас исходит пульсирующая энергия нашего движения. Невероятно! А еще рядом с вами мне так спокойно, но вместе с тем… — она загадочно улыбнулась и продолжила: — Должна признаться: вы внушаете мне страх.

— Страх? Вы же не серьезно? — удивился я.

— Честное слово, — сказала она, и я рассмеялся. — Такой сильный… первобытный страх.

Из комнаты будто улетучилась часть воздуха, оставив по себе неестественную тишину.

— Первобытный — вы не ошиблись? — переспросил я.

— Да, именно первобытный; разве вам не говорили, брат, что порой в вашем голосе слышатся удары там-тама?

— Господи, — расхохотался я, — а мне-то чудилось биение глубоких идей.

— Вы правы, конечно, — согласилась она. — Первобытный — не совсем подходящее слово. Точнее будет сказать — сильный, властный. Он парализует разум и чувства. Как ни назови, в нем столько голой мощи, что он буквально пронзает человека насквозь. Меня бросает в дрожь при одной лишь мысли о подобной жизненной энергии.

Теперь она сидела так близко, что я видел один-единственный черный завиток, выбивающийся из ее идеальной прически.

— Да, — сказал я, — это признак эмоционального напряжения, но наш научный подход позволяет его высвободить. Брат Джек считает, что мы — прежде всего организаторы. А эмоции можно не просто высвобождать, а направлять в определенное русло, и этим, среди прочего, определяется эффективность наших действий. Допустим, это прекрасное вино способно высвободить эмоции, но я сильно сомневаюсь, что с его помощью можно что бы то ни было организовать.

С грациозным наклоном вперед она положила руку на спинку дивана, говоря:

— Можно; а вы своими выступлениями достигаете и того и другого. Слушатели просто обязаны откликнуться, даже если им не очень понятно, что вы имеете в виду. Одна я понимаю, о чем вы говорите, и это еще больше вдохновляет.

— Смею вас заверить: аудитория влияет