Две Дианы - Александр Дюма

В эту минуту к ним подошла Диана.

— Бьюсь об заклад, — смело обратилась она к кардиналу, — что ваше высокопреосвященство изволит чернить перед королем бедного Монморанси!

— О, сударыня, — воскликнул Карл Лотарингский, ошеломленный неожиданным нападением, — я призываю в свидетели его величество, что самое имя господина коннетабля ни разу не было произнесено во время нашей беседы!

— Совершенно верно, — вяло подтвердил король.

— Тот же вред, но другим способом, — уколола кардинала Диана.

— Если говорить о коннетабле не полагается, а забывать о нем тоже нельзя, что же мне остается делать, сударыня?

— Как — что?.. Говорить о нем, и говорить только хорошее!

— Пусть так! — лукаво подхватил кардинал. — Повеление красоты — закон для меня. В таком случае, я буду говорить о том, что господин де Монморанси — выдающийся полководец, что он выиграл Сен-Лоранскую битву и укрепил благосостояние Франции, а в настоящее время — для завершения своих подвигов — затеял отчаянную схватку с неприятелем и проявляет неслыханную доблесть под стенами Кале.

— Кале! Кале! Кто бы мне сказал, что там творится?.. — пробормотал король. Из всей этой словесной перепалки до него дошло только одно это слово.

— О, ваши похвалы, господин кардинал, поистине пропитаны христианским духом, — сказала Диана, — примите благодарность за столь язвительное милосердие.

— По правде говоря, — отозвался кардинал, — я и сам не знаю, какую еще хвалу воздать этому бедняге Монморанси.

— Вы плохо ищете, ваше высокопреосвященство! Разве нельзя отдать должное тому усердию, с которым коннетабль собирает последние средства для обороны и приводит в боевую готовность сохранившиеся здесь остатки войска, тогда как иные, рискуя, ведут главные наши силы на верную погибель в безумных походах?

— О! — проронил кардинал.

— К тому же можно добавить, — продолжала Диана, — что даже тогда, когда неудачи ополчились на него, он ни в коей мере не проявил личного честолюбия и помышлял только об отечестве, которому отдал все: жизнь, которой рисковал, свободу, которой так долго был лишен, и состояние, от которого сейчас ничего не осталось.

— Вот как! — притворно удивился кардинал.

— Именно так, ваше высокопреосвященство, и примите к сведению — господин де Монморанси разорен!

— Боже мой! Разорен? — переспросил кардинал.

А беззастенчивая Диана не унималась:

— Разорен, и поэтому я настоятельно прошу, ваше величество, помочь верному слуге.

Король, занятый своими мыслями, ничего не ответил. Тогда она снова принялась за свое:

— Да, государь, я вас убедительно прошу оказать помощь вашему верному коннетаблю. Его выкуп и те военные издержки, которые он понес на службе вашему величеству, исчерпали последние его средства… Государь, вы слушаете меня?

— Простите, сударыня, — отозвался Генрих, — но сегодня вечером мне трудно сосредоточиться. Я никак не могу отогнать от себя мысль о возможной неудаче в Кале…

— Тем более вы должны помочь человеку, который заранее готовится смягчить последствия будущего поражения.

— Однако у нас, как и у коннетабля, не хватает денег, — возразил король.

— Но ведь новый налог уже утвержден? — спросила Диана.

— Эти средства предназначены на оплату и содержание войска, — заметил кардинал.

— В таком случае, большая их часть должна быть выдана главе всего войска.

— Глава всего войска находится в Кале! — заявил кардинал.

— Нет, он в Париже, в Лувре!

— Значит, вам угодно, сударыня, награждать поражение?

— Во всяком случае, это лучше, господин кардинал, нежели поощрять безрассудство.

Наконец король прервал их:

— Довольно! Разве вы не видите, что этот спор меня утомляет и оскорбляет! Известно ли вам, сударыня, и вам, ваше высокопреосвященство, какое четверостишие я обнаружил недавно в моем часослове?

— Четверостишие? — вырвалось у обоих его собеседников.

— У меня хорошая память, — сказал Генрих. — Вот оно:

В правленье вашем, сир, смешались два начала:И то, что женская велит вам красота,И то, что шепчут вам советы кардинала.Вы никакой не сир, вы просто сир-о-та!

Диана и тут не растерялась:

— Довольно милая игра слов, она мне приписывает то влияние на ваше величество, которым я, увы, не обладаю!

— Ах, сударыня, — возразил король, — у вас достаточно влияния, старайтесь только не злоупотреблять им.

— Если так, ваше величество, сделайте то, о чем я вас прошу!

— Ну хорошо, хорошо… — с раздражением бросил король.

— А теперь оставьте меня в покое…

При виде подобной бесхарактерности кардинал только возвел очи горе, а Диана метнула на него торжествующий взгляд.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказала она, — я повинуюсь вам и удаляюсь, но отгоните от себя смятение и беспокойство. Государь, победа любит отважных, вы победите, я это предчувствую!..

— Дай-то Бог! — вздохнул Генрих. — …Но как же ограничена власть королей! Не иметь никакой возможности дознаться, что происходит в Кале! Вы, кардинал, очень хорошо говорите, а вот то, что брат ваш молчит, — это просто ужасно! Что делается в Кале? Как бы об этом узнать?

В это мгновение в залу вошел дежурный привратник и, поклонившись королю, громовым голосом известил:

— Посланец от господина де Гиза, прибывший из Кале, просит разрешения предстать перед вашим величеством.

— Посланец из Кале? — едва сдерживая себя, подскочил в кресле король.

— Наконец-то! — радостно воскликнул кардинал.

— Впустить вестника господина де Гиза, впустить немедленно! — приказал король.

Все разговоры смолкли, сердца замерли, взгляды устремились на дверь. В гробовой тишине в залу вошел Габриэль.

XXVII

ВИКОНТ ДЕ МОНТГОМЕРИ

Так же, как и при возвращении из Италии, Габриэль появился в сопровождении четырех своих людей. Амброзио, Лактанций, Ивонне и Пильтрусс внесли за ним английские знамена и остановились у порога.

Молодой человек держал в руках бархатную подушку, на которой лежали два письма и ключи от города.

На лице Генриха застыла гримаса радости и ужаса. Он радовался счастливой вести, но его страшила суровость вестника.

— Виконт д’Эксмес! — прошептал он, видя, как Габриэль медленно подходит к нему.

Г-жа де Пуатье обменялась с коннетаблем тревожными взглядами.

Тем временем Габриэль, торжественно преклонив колено перед королем, громко произнес: