Две Дианы - Александр Дюма

Генрих II больше часа не отпускал от себя Габриэля, заставляя по сто раз повторять одни и те же подробности.

Потом он нехотя уступил его дамам, которые, в свою очередь, забросали вопросами юного героя.

Наконец, кардинал Лотарингский, не знавший прошлого Габриэля и видевший в нем только друга и приближенного своего брата, пожелал представить его королеве.

Екатерина Медичи в присутствии всего двора была вынуждена поздравить того, кто принес королю столь радостную весть. Но сделала она это с холодком и высокомерием, и ее презрительный взгляд никак не гармонировал со сказанными ею словами. Габриэль чувствовал этот холод лживой любезности, под маской которой таились тайная насмешка и скрытая угроза.

Откланявшись Екатерине Медичи, он повернулся и тут неожиданно понял причину своих дурных предчувствий. И в самом деле, едва он бросил взгляд в сторону короля, как с ужасом увидел: к Генриху подходит Диана де Пуатье и что-то говорит ему со злой и пренебрежительной усмешкой. Затем она подозвала коннетабля, и тот тоже что-то начал втолковывать королю.

Ни одно движение его врагов не ускользнуло от Габриэля. Но в тот момент, когда сердце его зашлось в тревоге, к нему с веселой улыбкой стремительно подлетела Мария Стюарт и засыпала его уймой похвал и расспросов. Обеспокоенный Габриэль отвечал невпопад.

— Это же замечательно, великолепно! Вы со мной согласны, дорогой дофин? — обратилась она к Франциску, своему юному супругу, который не преминул добавить к восторгам жены и свои собственные.

— На что только не пойдешь, дабы заслужить такие добрые слова! — вздохнул Габриэль, не спуская глаз с возбужденной троицы.

— Чувствовало мое сердце, что вы непременно совершите какой-нибудь чудесный подвиг! — продолжала Мария Стюарт с присущей ей грацией. — Ах, если бы я могла вас отблагодарить, как и король! Но женщина, увы, не имеет в своем распоряжении ни титулов, ни чинов.

— О, поверьте, у меня есть все, о чем можно только мечтать, — сказал Габриэль, а сам подумал: «Король все слушает ее и не возражает!..»

— Все равно… — не унималась Мария Стюарт. — Видите этот букетик фиалок, который прислал мне турнелльский садовник? Так вот, господин д’Эксмес, с разрешения дофина я подношу вам эти цветы в память о сегодняшнем дне! Вы принимаете?

— О сударыня! — И Габриэль почтительно поцеловал протянутую руку.

— Цветы всегда радуют и утешают в печали, — задумчиво произнесла Мария Стюарт. — Возможно, мне предстоят горести, но я никогда не почувствую себя несчастной, пока у меня будут цветы. Вот почему, господин д’Эксмес, я преподношу их вам, счастливому победителю.

— Кто знает, — грустно покачал головой Габриэль, — не нуждается ли счастливый победитель в утешении больше, чем кто-либо другой?

Произнося эти слова, он не сводил глаз с короля, который, видимо, о чем-то мучительно размышлял и все ниже склонял голову перед доводами г-жи де Пуатье и коннетабля.

Габриэль ужаснулся, догадавшись, что фаворитка подслушала их разговор с королем и говорит сейчас именно о нем, Габриэле, и о его отце.

Между тем, мило пошутив над озабоченностью Габриэля, Мария Стюарт оставила его.

На смену подошел адмирал Колиньи и тоже горячо поздравил его с блестящим успехом.

— Вы созданы, — говорил адмирал, — не только для блистательных побед, но и для почетных поражений. Я горжусь, что вовремя сумел разгадать ваши достоинства, и сожалею только о том, что мне не пришлось разделить вместе с вами честь высокого подвига, который принес вам счастье, а Франции — славу.

— Такая возможность вам еще представится, господин адмирал.

— Вряд ли, — печально заметил адмирал. — Дай только Бог, чтоб нам не пришлось на поле битвы быть в разных лагерях!

— Что вы разумеете под такими словами, адмирал? — заинтересовался Габриэль.

— За последние месяцы четверо верующих были сожжены заживо. Протестанты с каждым днем множатся и в конце концов возмутятся против этих жестоких и бесчестных гонений. Боюсь, что в один прекрасный день две партии превратятся в две армии.

— И что тогда?

— А то, что вы, господин д’Эксмес, несмотря на ту памятную прогулку на улицу Сен-Жана, сохранили за собой полную свободу действий. Но, сдается мне, вы сейчас настолько в чести, что не сможете не вступить в армию короля, ведущую борьбу с так называемой ересью!

Следя за королем, Габриэль ответил:

— А я полагаю, господин адмирал, что вы ошибаетесь! Думаю, что скоро я с чистой совестью восстану вместе с угнетенными против угнетателей.

— Что? Что это значит? — взволновался адмирал. — Вы даже побледнели, Габриэль! Что с вами?

— Ничего, ничего, адмирал, но я вынужден вас покинуть. До скорой встречи!

Габриэль издалека увидел, как король утвердительно кивнул головой, после чего Монморанси тут же удалился, торжествующе взглянув на Диану.

Через несколько минут прием был окончен, и Габриэль, поклонившись королю, осмелился сказать ему:

— До завтра, государь.

— До завтра, — буркнул король, отвернувшись в сторону.

Теперь он не улыбался. Улыбалась, напротив, г-жа де Пуатье.

Габриэль вышел из дворца. Гнетущая тоска охватила его.

Весь вечер он бродил вокруг Шатле. Убедившись, что Монморанси туда не входил, он немного воспрянул духом. Потом, потрогав пальцем королевское кольцо, он вспомнил слова Генриха II, слова, которые исключали всякие сомнения, всякую двусмысленность: «Вы немедленно получите то, ради чего вы так свято и доблестно боролись». И все-таки эта ночь, отделявшая его от решающего мгновения, показалась ему длиннее года!

XXIX

ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ

Одному лишь Богу известно, что передумал Габриэль, чего стоили ему эти мучительные часы. Вернувшись домой, он не перекинулся ни единым словом ни со слугами, ни с кормилицей. С этой минуты для него началась новая жизнь — молчаливая, напряженная, насыщенная действием. Все, что он пережил в эту ночь — обманутые надежды, смелые решения, замыслы отмщения, мечты о любви, — все это он похоронил в своей душе.

Только в восемь часов он мог явиться в Шатле с кольцом, полученным от короля. Оно должно было открыть все двери не только ему, но и его отцу.

До шести часов утра Габриэль пребывал в своих покоях. В шесть часов одетый и вооруженный, как для долгого путешествия, он спустился вниз. Слуги засуетились. Четыре добровольца из его отряда окружили Габриэля. Но он всех дружески поблагодарил и отпустил, оставив при себе только пажа Андре и Алоизу.

— Алоиза, — обратился он к ней, — я жду со дня на день гостей, двух моих друзей из Кале — Жана Пекуа и его жену Бабетту. Возможно, мне не придется самому их встретить, но и в мое отсутствие прими их как подобает и обращайся с ними так, как будто они мне брат и сестра.