Две Дианы - Александр Дюма

Г-жа де Пуатье обменялась с коннетаблем тревожными взглядами.

Тем временем Габриэль, торжественно преклонив колено перед королем, громко произнес:

— Государь, вот ключи от города Кале, которые после семидневной осады и трех ожесточенных штурмов англичане вручили герцогу де Гизу и которые герцог де Гиз препровождает вашему величеству.

— Значит, Кале наш? — переспросил король, словно не веря этому.

— Кале ваш, государь, — повторил Габриэль.

— Да здравствует король! — загремело в зале.

Генрих II, забыв обо всех своих страхах и помня только о том, что войско его одержало блестящую победу, с сияющим лицом раскланивался с взволнованными придворными.

— Благодарю вас, господа, благодарю! От имени Франции принимаю ваши изъявления восторга, однако будет справедливо, если большую их часть мы воздадим доблестному руководителю похода господину де Гизу!

Шепот одобрения пронесся по залу.

— Но поскольку его нет среди нас, — продолжал Генрих, — мы с радостью адресуем наши поздравления вам, ваше высокопреосвященство, славному представителю рода Гизов, и вам, виконт д’Эксмес, доставившему нам такую счастливую весть.

— Государь, — твердо произнес Габриэль, почтительно склонясь перед королем, — простите, государь, но отныне я больше не виконт д’Эксмес.

— Как так? — вскинул бровь Генрих II.

— Государь, со дня взятия Кале я считаю себя вправе носить свое настоящее имя и свой настоящий титул. Я виконт де Монтгомери!

При упоминании этого имени, которое долгие годы произносилось не иначе, как шепотом, по залу прокатился гул удивления:

— Этот молодой человек назвался виконтом де Монтгомери! Значит, граф де Монтгомери, его отец, еще жив! Что бы это могло значить? Почему вновь заговорили об этом древнем, некогда знатном роде?

Король, конечно, мог не слышать эти безмолвные реплики, но догадаться о них было совсем не трудно. Он побледнел и в гневе закусил дрожавшие губы. Г-жа де Пуатье тоже встрепенулась, а забившийся в угол коннетабль вышел из своей мрачной неподвижности, и мутный его взор загорелся ненавистью.

— Что это значит, сударь? — спросил король вдруг осипшим голосом. — Чье имя вы дерзнули присвоить? Откуда у вас такая смелость?

— Так меня зовут, государь, — спокойно ответил Габриэль, — а то, что вы почитаете смелостью, есть не что иное, как уверенность.

Было ясно, что Габриэль решил одним смелым ударом сразу же открыть игру и пошел ва-банк, лишая тем самым возможности отступления не только короля, но и самого себя.

Генрих моментально разгадал эту уловку, но, желая хоть немного отдалить страшную развязку, заметил:

— Вашими личными делами, сударь, мы займемся позже, а сейчас не забывайте: вы — гонец герцога де Гиза, и, если я не ошибаюсь, ваше поручение еще не выполнено.

— Вы правы, государь, — низко поклонился ему Габриэль. — Теперь мне надлежит вручить вашему величеству знамена, отбитые у англичан. Вот они. Кроме того, господин герцог де Гиз собственноручно написал вам вот это послание.

И он поднес на подушке письмо герцога. Король взял его, сломал печать, вскрыл конверт и протянул письмо кардиналу со словами:

— Вам, кардинал, выпадает счастье огласить послание вашего брата. Оно обращено не ко мне, а к Франции.

— Вашему величеству угодно…

— Да, господин кардинал, так мне угодно. Вы заслужили такую честь.

Карл Лотарингский с почтительным поклоном принял письмо из рук короля, развернул его и в воцарившейся тишине прочел нижеследующее:

— «Государь! Кале в нашей власти. Мы за неделю отняли у англичан то, что они получили двести лет назад ценою годичной осады. Города Гин и Гам — последние пункты, которыми они владеют сейчас во Франции, — теперь уж долго не продержатся. Я беру на себя смелость обещать Вашему величеству, что не пройдет и двух недель, как наши враги будут окончательно изгнаны из пределов страны. Я счел нужным проявить великодушие к побежденным: по условиям капитуляции жителям Кале предоставляется право вернуться в Англию со всем своим имуществом. Число погибших и раненых у нас весьма велико. В настоящее время я не имею ни времени, ни возможности посвятить Ваше величество во все детали; сам я был серьезно ранен…»

В этом месте кардинал побледнел и прервал чтение.

— Как, герцог ранен? — вскричал король, прикинувшись встревоженным.

— Ваше величество, не беспокойтесь, — вмешался Габриэль. — Рана герцога, слава Богу, теперь уже не опасна. От нее останется лишь благородный шрам на лице и славное прозвище Меченый.

Кардинал пробежав глазами несколько последующих строк, убедился, что Габриэль не солгал, и, успокоившись, продолжал:

— «…Сам я был серьезно ранен в первый же день вступления в Кале, но меня спасло своевременное вмешательство и выдающийся талант молодого хирурга мэтра Амбруаза Парэ; в данное время я еще слаб и посему лишен радости личного общения с Вашим величеством.

Но Вы сможете узнать все подробности от подателя сего письма, который вам вручит его вместе с ключами от города и английскими знаменами; кстати, о нем мне должно особо рассказать Вашему величеству, ибо честь молниеносного взятия Кале принадлежит не мне, государь. Я всеми силами старался содействовать успеху наших доблестных войск, но основная идея, план, выполнение и окончательный успех этого предприятия относятся целиком и полностью к подателю сего послания господину виконту д’Эксмесу…»

Тут король перебил кардинала, обращаясь к Габриэлю:

— Очевидно, герцог де Гиз не знает вашего нового имени?

— Государь, — отвечал Габриэль, — я осмелился впервые назваться так лишь в присутствии вашего величества.

Кардинал по знаку короля продолжал:

— «Я, признаться и не помышлял о таком смелом ударе, когда господин д’Эксмес, встретясь со мной в Лувре, изложил мне свой превосходный план, рассеял мои сомнения, положил конец колебаниям и убедил меня решиться на ратный подвиг, который составит славу всего Вашего царствования. Но это еще не все; в таком серьезном предприятии риск был недопустим. Тогда господин д’Эксмес дал возможность маршалу Строцци проникнуть переодетым в Кале и проверить все возможности защиты и нападения. Мало того, он вручил нам настолько точный план всех застав и укреплений Кале, что город предстал перед нами словно на ладони. Под стенами города, в схватках у форта Ньелле, под Старой крепостью, — словом, всюду виконт д’Эксмес проявил чудеса храбрости, находясь во главе отряда, который экипировал на свои собственные средства. Но он превзошел сам себя при взятии форта Ризбанк. Этот форт мог бы свободно принять из Англии громадные подкрепления, и тогда мы были бы разбиты и уничтожены. Могли бы мы, не имея флота, противостоять крепости, которую защищал океан? Нет, конечно. Однако виконт д’Эксмес совершил чудо! Ночью, на шлюпке, один со своими добровольцами, он сумел высадиться на голой скале, подняться по отвесной стене и водрузить французское знамя над неприступным фортом!»