Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

доволен тем, что его давний соратник вернулся почти что германофилом. Чиано, который очень ревниво относился к своему положению всесильного зятя диктатора, записал в дневнике: «Ему (Бальбо. – Авт.) понравилось само путешествие, немцы, люфтваффе – словом, все… он рассуждает как самый преданный сторонник Оси… основная мысль его отчета: исключительно мощные немецкие военно-воздушные силы, гораздо более совершенные в техническом отношении, чем наши». Бальбо потребовал увеличить группировку итальянских войск в Ливии до двадцати дивизий, включая танковые и мотопехотные.

Несмотря на настойчивость своего соратника, Муссолини не слишком внимательно отнесся к его просьбам, беспечно полагая темпы усиления ливийской группировки итальянцев вполне достаточными. Дуче считал, что время начала будущей войны придется определять только ему, и никому более. Между тем, после относительно спокойного лета, политическая ситуация в Европе вновь обострилась – Гитлер открыто выступил против Чехословакии.

…

Осенью 1938 года Чехословацкая Республика, опиравшаяся на союз с Францией, находилась в крайне трудном положении: у одного из наиболее стабильных постверсальских государств Европы не оказалось ни одного дружественного соседа. Помимо Германии, поднимавшей проблему трех миллионов немцев Судетской области, территориальные претензии к Чехословакии предъявляли и Венгрия, и Польша, в то время как в Словакии набирали силу сторонники обретения независимости.

Все эти трудности, вкупе со все более явственным нежеланием Франции защищать своих европейских союзников, заставляли Прагу делать шаги навстречу Москве. Со второй половины 30-х годов Чехословакия приобрела репутацию наиболее дружественной к СССР европейской страны, что позволяло немцам и полякам говорить о появлении «аэродрома красных» – очага советского влияния в Европе. И без того тяжелое внешнеполитическое положение чехословаков стало совсем невыносимым после присоединения Австрии к Третьему рейху.

Вернувшись из Италии, Гитлер принялся оказывать на Прагу всевозрастающее давление, используя привычный набор средств – беспорядки, устраиваемые судетскими немцами, и угрожающие маневры вермахта вдоль чехословацких границ. Одновременно с этим фюрер попытался заручиться поддержкой Великобритании, справедливо полагая, что без поддержки Лондона французы никогда не решатся выступить на защиту Чехословакии. У него имелись основания рассчитывать на успех – для сохранения мира в Европе британский премьер-министр Чемберлен был готов пойти на многое. По его мнению, участие в конфликте, сравнимом по масштабам с событиями 1914–1918 гг., разорило бы страну и подорвало британские позиции по всему миру.

Чемберлен считал французов слишком пристрастно настроенными в отношении немцев и совершенно не доверял европейским союзникам Франции – англичане боялись оказаться втянутыми в войну с немцами и итальянцами из-за чехов или югославов. Руководство Британской империи крайне тревожило распространение японского влияния на Тихом океане и в Индокитае: опасаясь новой мировой войны, Лондон закрыл глаза даже на итало-германскую интервенцию в Испании – еще меньше англичан интересовала территориальная целостность Чехословакии.

Британский премьер полагал, что Германию следовало «умиротворить», связав при этом определенными обязательствами – пусть Гитлер получит своих судетских немцев, но Чехословакия продолжит существование в качестве независимого государства, а территориальным претензиям Третьего рейха будет поставлен предел. Но Гитлер, вопреки всем этим иллюзиям, не собирался останавливаться даже после полного поглощения Чехословакии, рассматривая уничтожение этого центральноевропейского государства лишь как очередной шаг по пути на Восток. Однако, в то время как далеко идущие планы Гитлера заставляли его спешить с разрешением проблемы Судет, англичане предпочитали не торопиться, и это укрепило убежденность подозрительного фюрера в том, что его водят за нос.

Далекий от понимания мотивов своего британского коллеги, Гитлер счел дипломатическую тактику англичан простым затягиванием времени, отдалявшим решение главной задачи всей его жизни – обеспечения для Германии «жизненного пространства». Это принципиальное различие в подходе к чехословацкому вопросу со стороны Лондона и Берлина стало главным источником напряженности во время осеннего кризиса 1938 года.

В сентябре потерявший терпение Гитлер плеснул бензина в костер: воспользовавшись очередным витком напряженности между чехословацкими военными и судетскими немцами, он выступил на партийном съезде в Нюрнберге с набором ультимативных требований, невыполнение которых чехословацким правительством означало войну. Вслед за этим выступлением в Судетах начались новые акции гражданского неповиновения, встретившие жесткий отпор чехословацкой армии, действовавшей в режиме объявленного военного положения. Немецкие газеты тут же завопили о «чешских зверствах» и дивизиях вермахта, вставших на границе в полной боевой готовности. Казалось, что повторяется ситуация 1914 года – поначалу достаточно вялотекущий кризис, затем внезапное обострение – и всеобщая война.

Чемберлен, неприятно пораженный такой «истеричностью» германского рейхсканцлера, обратился к Муссолини с просьбой повлиять на фюрера. В Англии все еще считали, что дуче является старшим партнером в союзе двух диктатур – если и не благодаря мощи Италии, то в силу того уважения, которое питает к нему Гитлер.

Муссолини никогда не испытывал теплых чувств к Чехословакии, выступившей в 1935 году в первых рядах «санкционистов» из Лиги Наций, да и республика относилась к тем самым «буржуазным демократиям», которые дуче от души презирал. Тем более он был равнодушен к ее нынешней судьбе – по его мнению, не имеющей ничего общего с итальянским будущим. С его точки зрения, эта далекая от Италии страна являлась для немцев тем же, чем была для итальянцев Швейцария. Оба этих государства, утратившие способность к управлению своими многочисленными народами, ожидал распад, говорил дуче. Распад – и поглощение соседями.

Такая позиция была не слишком последовательной – ранее Италия выказывала «дипломатическую обеспокоенность» стремлением судетских немцев объединиться с рейхом, но теперь политика Рима поменялась коренным образом. В 1938 году и Муссолини, и Чиано действительно совершенно не волновала судьба этой, как язвительно сказал дуче, – «Чехо-немецко-польско-венгерско-карпато-украино-Словакии». У Муссолини даже не возникло желания половить рыбку в мутной воде и извлечь из нового кризиса хоть какую-нибудь выгоду. Поглощенный борьбой с собственной буржуазией, евреями, Ватиканом и испанскими республиканцами, он желал лишь заранее получать полную информацию о немецких планах – ради того, чтобы блистать прозорливостью перед журналистами и собственными подчиненными, а также – чтобы случайно не зайти слишком далеко в какой-нибудь публичной речи.

Накануне выступления Гитлера в Нюрнберге Муссолини был убежден, что фюрер добьется своего мирным путем, заставив «трусливые демократии» уступить без боя, а потому никакой войны, тем более мировой, в ближайшее время не будет. Самое большее, что может потребоваться сейчас от Италии, – это газетные статьи и массовые митинги в поддержку «справедливых требований Третьего рейха». Поэтому выдвинутый Гитлером ультиматум оказался для Муссолини таким же неприятным сюрпризом, что и для Чемберлена. Итальянский диктатор растерялся, он не понимал логику своего немецкого коллеги: фюрер настойчиво продолжал двигаться там, где дуче счел бы нужным остановиться.

Тем не менее надлежало продемонстрировать единство с немцами, и Муссолини предупреждает англичан о том, что Италия полностью поддерживает Германию в ее стремлении