Муссолини и его время - Роман Сергеевич Меркулов

для себя Муссолини. Он в своем стремлении подчеркнуть созданный в 1937 году идеологический союз фашистов и национал-социалистов фактически подчинял итальянскую внешнюю политику интересам Берлина. Увлекаемый примером нацистов, сумевших за считанные годы вернуть Германии прежнюю мощь и влияние в Европе, дуче без колебаний развернул итальянский корабль на новый курс. И если раньше Муссолини не любил немцев и тяготился сравнениями с Гитлером, теперь он был захвачен идеей общего внешнеполитического курса с нацистским государством.

В принципе, ничего плохого в итало-германской дружбе не было – в конце концов, она основывалась на давно сложившихся исторических предпосылках. Не говоря уже об общей средневековой истории в рамках Священной Римской империи, разве не союз с бисмарковской Пруссией позволил итальянцам получить Венецию в 1866 году? Что действительно оказалось фатальным и для Муссолини лично, и для его режима, так это упорное и достойное сожаления нежелание дуче разглядеть истинную природу национал-социалистической идеологии. Ведь, несмотря на схожие черты двух тоталитарных режимов, итальянский фашизм никогда не принимал людоедской практики нацизма, с его «лагерями смерти» и газовыми камерами. Направив Италию следовать в кильватере нацистской внешней политики, дуче совершил одну из самых тяжелых ошибок за все время своего правления.

Но не была ли эта ошибка неизбежной? Могло ли что-нибудь остановить, отвратить Муссолини от союза с Гитлером, раз уж дуче не погнушался позаимствовать расовое законодательство Третьего рейха? Весь вопрос в том, существовала ли альтернатива у той эволюции, какую претерпел фашизм в период между началом 20-х и концом 30-х годов? Ответ очевиден. Это, вкупе с впечатлениями очарованного Германией политика, сделало сближение двух режимов неизбежным. Стратегические цели, идеологическая близость, наконец, взаимная симпатия обоих диктаторов – казалось, все доводы были «за» и ни одного «против».

К 1938 году внешнеполитические цели Муссолини уже определились: территориальные претензии Италии в Европе оказались направленными против Франции, а в колониях – против Англии. Фашизм был официально объявлен идеологией воинствующего империализма, что вместе с декларируемой «пролетаризацией Италии» и антикоммунистической риторикой придавало чернорубашечникам неповторимый пропагандистский колорит.

В известном смысле, первоначально фашизм не привнес в итальянскую внешнюю политику чего-то принципиально нового: Корсика, за долги отданная французам генуэзским правительством, и Ницца, которой савойский премьер-министр Кавур расплатился за поддержку Парижа во время войны 1859 года, равно как и колониальный спор вокруг Туниса или желание Рима утвердиться на Балканах, были источниками итало-французских разногласий задолго до рождения Муссолини. Унаследовал дуче и недовольство итальянцев англо-французскими союзниками, столь многое обещавшими Италии накануне ее вступления в Мировую войну, но в 1919 году отказавшимися поддержать ее «справедливые требования» в Версале.

Неудивительно, что Муссолини, прежде с насмешкой и презрением отзывавшийся о нацистском руководстве, теперь приветствовал стремление Берлина уничтожить «Версальскую систему». Дуче справедливо утверждал, что подобную цель преследовало бы любое германское правительство, тогда как Гитлер пошел Италии навстречу – признал произошедшие в 1919 году на австро-итальянской границе изменения и был готов поддержать фашистские территориальные претензии в Западной Европе, на Балканах и в Африке.

Логика диктатора вполне понятна – в 1937–1939 гг. дуче надеялся воспользоваться плодами германских внешнеполитических побед, не вполне отдавая себе отчета в том, что у Гитлера имелись куда более глобальные планы, нежели уничтожение «Версальского диктата» или германское господство в Центральной Европе. Муссолини, претендовавший на роль первого политика своей эпохи, не сумел предугадать, чем в итоге обернутся для мира идеологические концепции нацистского лидера, не особенно скрывавшего свои планы.

И все же нет оснований полагать, что фашистский режим оказался лишь жертвой авантюризма гитлеровской идеологии, – увы, но Муссолини определил свою судьбу когда, руководствуясь идеологией, поставил перед страной задачи, выполнимые только при условии полного разгрома Англии и Франции.

Если Гитлер с самого начала использовал Версальский мир в качестве ширмы для своих планов, конечной целью которых должно было стать создание гигантской нацистской империи от французской границы до горных хребтов Урала, то со временем «политический аппетит» разыгрался и у Муссолини. Он постепенно перешел от старых территориальных распрей к глобальной перспективе итальянского господства во всем Средиземноморье, на Балканах, в Северной Африке и на Ближнем Востоке – амбициозная задача, вполне достойная нацистской концепции «завоевания жизненного пространства на Востоке». И хотя в отличие от гитлеровских идей масштабной территориальной экспансии, обрекавшей на смерть десятки миллионов человек, фашистские планы не несли в себе ничего подобного, все же их реализация была невозможна без большой войны, выиграть которую Италия в одиночку была неспособна, что еще раз, в глазах Муссолини, подчеркивало всю важностью союзнических отношений с Германией.

В свое время Бисмарк назвал Королевство Италию страной с хорошим аппетитом, но плохими зубами. Муссолини наверняка знал об этой обидной характеристике и тщился доказать всему миру, что со времен Лиссы утекло много воды. Но вряд ли ему было известно еще одно высказывание великого германского политика, в котором тот предупреждал, что держава, искусственно вырывающаяся за пределы собственных жизненных интересов и действительных возможностей; держава, решающая вести политику без реальных к тому предпосылок, – такая держава обречена на гибель.

Характерно, что после 1940 года Муссолини никогда не критиковал Гитлера за мегаломанию во внешней политике, а лишь выискивал отдельные недочеты, будто бы мешавшие обоим режимам добиться желаемых целей. Если он и упрекал фюрера в том, что тот «увяз в СССР», то лишь потому, что из-за событий на Востоке Гитлер не мог оказать итальянцам достаточной поддержки, необходимой для реализации масштабных целей самого Муссолини.

В те годы провал фашистской дипломатии, приведшей Италию к безнадежной войне с Британской империей, СССР и США, был очевиден уже всем, но в действительности лавры Муссолини как сильнейшего в Европе политика увяли значительно раньше, еще со второй половины 30-х годов.

В то время как Гитлер добивался одного успеха за другим, итальянцы в значительной степени утратили свое влияние в Румынии, Венгрии, и Австрии, уступив последнюю нацистам, одновременно увязнув в гражданской войне на Иберийском полуострове и анти-партизанских операциях в Эфиопии. Но дуче продолжал переоценивать реальные возможности собственного режима и вооруженных сил. Не оставил он и попыток создания некоего «фашистского интернационала». Показательна в этом плане эволюция взглядов диктатора на возможность распространения фашистских идей. Противореча самому себе, он то утверждал, что «фашизм – не товар на экспорт», то писал о «бедных, пролетарских, революционных» нациях, выступающих единым фронтом против богатых и вырождающихся плутократий. В итоге, так и не определившись с тем, можно ли экспортировать фашизм в качестве политического товара, все закончилось очень характерной для Муссолини формулировкой: фашизм, будучи «чисто итальянским явлением», в то же время универсален и «разрешает проблемы общие для всех наций». Это дуалистическое