Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

жидкости в организме. В другом шкафу он отыскал калий, магнезию и какие-то витамины. Нашел также шприцы, катетеры и флаконы, из которых можно было соорудить импровизированную капельницу.

С полными руками он вернулся в спальню и нашел Минну в еще более тяжелом состоянии. Скорость развития приступа была поразительной.

— Помоги мне! — прорычал Бивен, пытаясь совладать с бьющейся на кровати Минной.

Симон сгрузил свою поклажу, снял пиджак и схватил запястья молодой женщины; ее дыхание, пот, слезы — все воняло алкоголем. Яд просачивался через мельчайшие поры кожи. Отрава пропитала простыни, одежду, ее волосы.

Он с трудом удерживал ее, пока она между двумя воплями вставляла ругательства, мольбы и стоны. Эта близость — не с самой Минной, а с тем монстром, которого она скрывала в себе, — казалась ему непристойной.

Бивен вернулся с поясами от пеньюаров и платьев, с ремнями от чемоданов… Он принялся привязывать запястья и щиколотки Минны к прутьям кровати. Наконец-то Симон смог ослабить хватку — Минну по-прежнему сотрясали спазмы.

Приступ, конечно, скоро закончится. Завтра утром она придет в себя. Начнется битва с абстиненцией… если Минна сумеет выдержать. Симон не испытывал особого оптимизма. Он был уверен: стоит ей завершить обследование в «Лебенсборн», и малышка фон Хассель примется закладывать с новой силой.

Ее обследование в «Лебенсборн»… Даже сами слова казались ему абсурдными. Он не мог себе представить, как эта маленькая тощая брюнетка явится в стопроцентно арийскую клинику и потребует себе производителя, как просят выписать рецепт. А потом? Придется ли ей спать с офицером СС? И все это ради того, чтобы порыться в двух-трех ящиках в регистратуре медицинского заведения?

Симон снова отправился в ванную. Вымыл руки и лицо, постарался стереть следы рвоты с галстука — тщетно. Все это напомнило ему: отныне у него один-единственный костюм, тот, что на нем, и у него больше нет дома.

Он вернулся в спальню и увидел, как Бивен водит махровым полотенцем под спиной Минны. По всей видимости, она снова помочилась в постель. Краус молился, чтобы у нее не осталось воспоминаний об этом приступе.

Она заснула. Симон взял стоящий у туалетного столика стул, развернул его и уселся. Только теперь он обратил внимание на обстановку.

Это была спальня немецкой девушки, но не в классическом варианте. Минна фон Хассель несколько лет назад мечтала не о балах и не о прекрасных принцах. Она развесила на своих стенах афиши мрачных спектаклей, экспрессионистских фильмов, конференций по психиатрии, французской литературе или истории анархии — всему тому, что было в ходу до 1933-го. Он также заметил на полках книги по медицине и философии, а рядом — поэтические сборники. И еще старые плакаты, призывающие на демонстрации Wandervögel («Перелетных птиц») — этаких богемных скаутов, ратовавших за возврат к природе и пацифизм. Симон так и видел Минну мечтательным подростком в долгих походах, читающей по вечерам при свете костра Райнера Марию Рильке или Артюра Рембо.

Его взгляд вернулся к неподвижно лежащей молодой женщине. У нее было тело гимнастки, маленькие выпуклые лягушачьи ягодицы и широкие худые плечи. Внезапно перед его глазами вместо недокормленной женщины с землистой кожей в грязной ночной рубашке возникла избалованная малышка, всячески опекаемая дочка богачей, бегущая по парку в платье с оборками и пышных панталончиках.

Девочка смеялась на берегу реки, а ее отец или мать, не важно, хватали ее за руки и начинали кружить, кружить над солнцем и яркой травой. Вдруг ее отпускали, она больше не смеялась, она погружалась в реку. Ничего не понимая, она, барахтаясь в бурных водах нацизма, смотрела, как удаляются ее родители, как истаивает обещание вечного счастья…

Та девочка теперь превратилась в молодую женщину у последней черты, лежащую в загаженной постели. Она стала этим ничтожным созданием, пропитанным алкоголем и наркотиками, которое тщилось спасти других, хотя не могла спасти даже саму себя…

112

Плитки шоколада. Брецели. Цельнозерновой хлеб на дрожжах. Сушеные сморчки. Маринованные корнишоны. Балтийская икра. Тыквенное масло. Консервированная красная капуста. Баночки с черничным вареньем. Мед из Черного леса…

Бивен не верил своим глазам. Он только что проснулся и, сунувшись в первый попавшийся кухонный шкафчик, обнаружил пещеру Али-Бабы. Сейчас, когда Германия вступила в войну и еда уже отпускалась по карточкам, здесь нашлось бы чем прокормить полк тонких гурманов на протяжении многих недель…

Бивен утратил привычку есть. Дома у него не было плитки, а бурда, которой кормили в гестапо, больше напоминала месть евреев. Заранее облизываясь, он аккуратно открыл баночку меда и вдохнул запах. Ему показалось, что все его вкусовые органы стали такими же тягучими и маслянистыми, как эта янтарная субстанция.

— Я тебе не помешала?

Франц чуть не выронил банку. У него за спиной стояла Минна, только что из-под душа, воскресшая, одетая, с еще влажными волосами. К ней вернулись краски — щечки цвета алой розы навевали на мысль, что она всю ночь занималась любовью.

Он недоверчиво указал на содержимое шкафа:

— На какой планете ты живешь?

— На планете моих родителей. Угощайся. Не стесняйся. Мне привозят ежедневно.

— А продуктовые карточки?

— Фон Хассели такого слова не знают.

Он еще раз глянул на забитые полки.

— И ты все это съедаешь?

— Даже не прикасаюсь. Ты же прекрасно знаешь, я питаюсь тем, что льется. А мой дворецкий через два-три дня тихонько прибирает к рукам все поставки.

Она подошла к плите и поставила кипятиться воду. Точными экономными движениями — сразу видно, что она у себя дома, — она принялась перемалывать зерна кофе в старинной кофемолке.

— Как ты себя чувствуешь?

— Опустошенной.

— Это было тяжело.

— Особенно для меня.

Бивен открывал ящики в поисках ложечки.

— Вон там, — сказала она, указывая на самый дальний.

Он нашел, что искал, и без промедления попробовал мед. Это было так потрясающе сладко, что у него подкосились ноги и он упал на стул. Минна теперь колдовала с компрессионной кофемашиной, больше похожей на агрегат алхимика.

Не торопясь, она налила им по чашечке кофе, аромат которого мгновенно вернул его в забытые времена, проведенные на ферме, к кофе его матери.

— Во всяком случае, — заметил он смягченным от меда голосом, — у тебя больше нет алкоголя в крови.

— В крови нет. А вот в голове…

— Этого при обследовании не будет видно.

Она вытянула перед собой руку, проверяя, не дрожит ли она.

— Надеюсь.

— Какой сейчас план действий?

— Я привожу себя в порядок, и вы отвозите меня в «Лебенсборн».

— Ты записалась?

— Я делаю ставку на спонтанно явившуюся кандидатуру.

— «Эффект фон Хассель», да?

— Именно.

Бивен