Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

вельможах, вводить в партбюро, в самые разные редколлегии и редсоветы. И всюду «с ласковым, когда надо, взглядом, обходительный» Д., — как заметит работавший под его началом М. Лобанов, — станет вносить «ноту партийной непреклонности с тактическими комбинациями»[1046]: затормозит «гнусный», — по его определению, — булгаковский «Бег» на пути к сцене и печати, с трибуны писательского пленума веско скажет, что М. Цветаева — «явление крошечное» и что Б. Пастернака «неверно возносить перед лицом молодежи, для части которой он становится знаменем эстетства и жречества в литературе»[1047].

Да вот еще. После успеха альманаха «Литературная Москва» питерцы в 1957 году тоже решили выпустить кооперативный сборник «Литературная трибуна». И все шло более или менее гладко, пока Д., раскритиковав на одном из заседаний «опасные» сочинения Д. Дара, М. Дудина, В. Голявкина, не отнесся с особым негодованием к намерению включить в сборник девять стихотворений О. Мандельштама:

Тут уж я совсем не понимаю, как можно в юбилейном году печатать Мандельштама? Какой тут критерий? Что может последовать за опубликованием стихов? Нездоровый интерес, ненужные разговорчики. С моей точки зрения, <…> опубликование стихов Мандельштама именно к этим датам — по меньшей мере, большая необдуманность, если не сказать большего — грубейшая безответственность[1048].

Сборник, понятное дело, не вышел, как не вышло и многое из того, на что падал проницательный взгляд Д. — в докладах, в статьях, в закрытых обзорах и рецензиях для ЦК, в частных письмах, которые он во множестве рассылал либо по инстанциям, либо влиятельным писательским чиновникам. Перечень тех, кто пострадал от бдительности Д., огромен (тут и М. Бахтин, и В. Некрасов, и Б. Слуцкий, иные многие), а вопрос о том, насколько он был искренен, лучше оставить открытым. Вот он сначала публично похвалил роман В. Дудинцева «Не хлебом единым», а едва начальство выразило неудовольствие, напечатал об этом романе разносную статью «Правда жизни и краски художника» (Ленинградская правда. 19 декабря 1956 года). Е. Эткинд, с ним тогда еще друживший, изумился, а Д…

Поглядите на те два фонаря, — сказал он, показывая в окно. — На одном из них будете висеть вы, на другом я — если мы будем раскачивать стихию. Дудинцев этого не понимает, ему хочется вызвать бурю. А те, кто хвалит его роман, дураки и самоубийцы. Только твердая власть может защитить нас от ярости народных масс[1049].

Восхищаться такой позицией не стоит, хотя понять и даже найти в ней что-то «веховское», наверное, можно. Но зачем, спрашивается, посмотрев парадные кинофильмы «Н. С. Хрущев» и «Н. С. Хрущев в Америке», Александр Львович и в личный дневник (!) 20 ноября 1959 года заносил восторженные слова: «Великолепно. Человек ленинской силы, воплощение коммунистической России», а на следующий день умножил их в письме к собственной жене: «Волнительно и прекрасно. Когда настоящий, сильный и великий русский человек имеет душу большевика, ленинца, тогда и возможно такое, что делал, делает и — даст бог — будет делать этот человек. Ух и молодчина!»?[1050]

Остается предположить, что многолетняя привычка колебаться с линией партии и одобрять только то, что предписано начальством, стала у Д. второй натурой. Поэтому и самое свое знаменитое сочинение — вступительную статью к однотомнику О. Мандельштама в Большой серии «Библиотека поэта» (1973) — Д. написал так, чтобы стихи властям показались «проходимыми», а логика и стилистика собственного разбора ни в чем не отступала от партийных прописей[1051].

Жизнь, конечно, многоцветна, случались в ней и добрые дела, так что Е. Кацева резонно напоминает, «сколько хороших книг вышло с помощью „внутренних“ рецензий, которые он писал на рукописи, посылавшиеся ему из издательств в уверенной, но обманутой надежде, что он их „зарежет“»[1052]. А, в свою очередь, Ю. Томашевский и вовсе говорит, что «этот литературный генерал, в буквальном смысле слова являвшийся пугалом для либерально настроенной интеллигенции, для возвращения имени Зощенко сделал гораздо больше, чем было возможно на темном рубеже 60–70-х годов»[1053].

Всё так, однако память литературы избирательна, и в ней прежде всего сохранились злополучная статья об О. Мандельштаме и экспертиза, которую Д. по заказу КГБ провел для суда над «антисоветскими клеветниками»[1054] А. Синявским и Ю. Даниэлем.

Соч.: Избр. работы: В 2 т. М.: Худож. лит., 1983.

Лит.: Эткинд Е. Вверх по лестнице, ведущей вниз // Эткинд Е. Записки незаговорщика. СПб.: Академический проект, 2001; Дружинин П. Одна абсолютно обглоданная кость: История защиты А. Л. Дымшицем докторской диссертации // Новое лит. обозрение. 2012. № 3 (115); Огрызко В. «Держусь на одной идеологии»: Драматическая судьба советского критика Александра Дымшица как отражение литературных борений самого кровавого века. М.: Лит. Россия, 2017.

Дьяков Борис Александрович (1902–1992)

Внешне биография Д. выглядит вполне благопристойно: в 1920-е годы он поработал клерком в губернских учреждениях Воронежа, в начале 1930-х занялся журналистикой и — неисповедимы пути человеческие — попал под опеку и в окружение тогдашнего первого секретаря обкома И. М. Варейкиса, чтобы в ближайшие годы так за ним и следовать: Варейкиса переводят в Сталинград — и Д. туда же (1935–1937), Варейкиса бросают руководить Дальневосточным краем[1055] — и Д. перебирается в Хабаровск (1937–1938).

Однако же, пометим для памяти, когда всесильного, казалось бы, Варейкиса в октябре 1937 года арестовывают как активного участника контрреволюционного правотроцкистского заговора, Д. за ним в распыл уже не следует. Напротив, благополучно возвращается в газету «Сталинградская правда», пишет пьесы «Любовь и ненависть» и, совместно с М. Пенкиным, «Мужество» (про оборону Царицына, которой, как все знают, руководил лично Сталин), а когда линия фронта опасно приближается к городу на Волге, сопровождает эшелон с эвакуированными в Пермь, потом какое-то время работает в газете «Уральская кочегарка» и наконец, в разгар войны, получает назначение в Москву — редактором в издательстве «Молодая гвардия».

Ведет он себя, как и подобает советскому патриоту, то есть пишет, опережая А. Фадеева, книгу «Герои Краснодона» (М., 1944), редактирует роман некогда знаменитого писателя-инвалида Н. Бирюкова «Чайка» о некогда знаменитой комсомолке-партизанке Лизе Чайкиной. И, надо полагать, эти заслуги были приняты во внимание, раз Д. сначала направляют в Ленинград руководить местным отделением «Молодой гвардии», а весной 1946 года отзывают в Москву на ответственную работу в ЦК ВЛКСМ, которую сменяет номенклатурная должность главного редактора художественных фильмов в министерстве кинематографии СССР.

Жизнь, словом, удалась, как вдруг… В ноябре 1949 года тень Варейкиса, давно расстрелянного в Коммунарке, нагоняет Д., и все идет, словно по прописям: Лубянка, Сухановка, Бутырка — и 10 лет лагерей по приговору ОСО при МГБ СССР. Озерлаг под Тайшетом — это отнюдь не рай земной, даже если учесть, что начальство было к Д. милостиво, и большую