Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

нарождавшегося самиздата.

По убеждению Д., именно эта речь Паустовского судьбу романа и погубила: «Вот что значит неосторожное слово. Как медведь из басни Крылова — убил булыжником комара на лбу пустынника»[1033]. Возможно. Но более вероятно, что и тут обошлось бы, не случись как раз в эти же дни народного восстания в Венгрии, инициированного, — как было доложено Хрущеву, — именно писателями-смутьянами из «кружка Петефи».

Поэтому на оперативном совещании в ЦК дискуссия в московской секции прозы была квалифицирована уже не как заурядное фрондерство, но как «политический митинг», как «сговор антисоциалистических сил». И, — продолжает Е. Долматовский, присутствовавший на этом совещании, — «Никита Сергеевич разбушевался…»[1034].

Оттепель оттепелью, но пахнуло уже и 37-м годом: по стране в течение полутора лет катились партийные собрания, где многозначительно говорилось о «вражеской вылазке» из «литературного подполья»; секретарь ЦК Д. Шепилов, высказываясь публично, «в романе вычитал призыв к оружию»[1035]; тем, кто второпях поддержал роман, пришлось каяться; К. Симонов от своего автора отрекся… И хотя книгу Д. все-таки выпустили, но не массовым, как он надеялся, тиражом, а в количестве смешных по тем временам 30 тысяч, об издании в «Роман-газете» и о разрешении переводов на иностранные языки речи больше не было; зато антисоветчики в Мюнхене, добивая автора, его книгу незамедлительно издали…

А что же сам Д., в котором разгоряченная студенческая молодежь готова была увидеть «своего героя и вождя»?[1036] Он, отдадим писателю должное, не каялся, только доказывал безуспешно, что «его не так поняли, что он не то хотел сказать в своей книге, что его „революционность“, короче говоря, преувеличена»[1037]. И, вероятно, намеревался объяснить все это в предполагавшемся выступлении на писательском собрании 31 октября 1958 года, где линчевали Пастернака, но слова ему не дали, так и оставив на долгие годы в положении литературного изгоя[1038].

Даже и невиннейшая «Новогодняя сказка» прорвалась в печать (Новый мир. 1960. № 1) с немалыми трудами[1039]. Так что спрятался Д. в своем домике на Волге и голос подавал лишь изредка: в марте 1966 года подписал «Письмо 13-ти» с протестом против «попыток частичной или косвенной реабилитации Сталина», а в 1976-м двумя развернутыми рецензиями подряд (Литературное обозрение. № 4 и 5) осудил трифоновские «Другую жизнь» и «Дом на набережной» за «безгеройность» и «капитуляцию» перед мещанством.

Просвещенные читатели встретили обе эти статьи с тягостным недоумением, расценив их как позорную «гибель и сдачу» еще одного советского интеллигента. И, как видно теперь, поторопились, ибо все эти десятилетия Д., верный сознанию своей исторической миссии, писал роман об истинных героях, которые ни от каких, даже подлых, средств не откажутся, лишь бы победить силы зла. Этот роман, анонсированный под названием «Неизвестный солдат» в «Новом мире» А. Твардовского еще в начале 1960-х, был отклонен «Новым миром» уже на заре перестройки в 1986-м: «В. Карпов, — как рассказывает Д., — убоявшись отправил рукопись на рецензию в КГБ. „Печатать нельзя!“ — был приговор»[1040]. Тогда как Б. Никольский год спустя его рискнул-таки напечатать в «Неве» (1987. № 1–4), и «Белые одежды» стали одним из бестселлеров и символов идущего в стране обновления.

Поэтому многострадальный роман, отмеченный Государственной премией СССР (1988), только в том же году вышел восемью высокотиражными изданиями, был переведен на иностранные языки, лег в основу телевизионного сериала (1992), а в 2013 году включен в список 100 книг, рекомендованных школьникам России для самостоятельного чтения.

Миссия, которая диктовала Д. оба его романа, была осуществлена сполна, и хотя их собственно художественные достоинства расцениваются сегодня взыскательными экспертами как проблематичные, и «Не хлебом единым», и «Белые одежды» свое неоспоримое место в истории русской литературы все-таки заняли.

По крайней мере, как очень своевременные книги.

Соч.: Между двумя романами. СПб.: Ж-л «Нева», 2000; Не хлебом единым: Роман. М., 2005, 2006, 2011, 2013; Белые одежды: Роман. М., 2003, 2013, 2014, 2019, 2020.

Дымшиц Александр Львович (1910–1975)

Эрудиту и полиглоту, свободно владевшему тремя языками, а по-немецки писавшему и разговаривавшему как на русском, выпускнику знаменитого словесного отделения Института истории искусств (1930) и самому бы пойти по академической стезе. Однако Д. дебютировал родившимися в соавторстве книжками о комсомольском поэте А. Безыменском (1931) и журнале легальных марксистов «Начало» (1932), в газетно-журнальных баталиях 1930-х годов на рожон не лез, был исключительно правоверен и осмотрителен, составил сборники стихов пролетарских поэтов (1935), С. Надсона (1937), И. Сурикова (1939), С. Есенина (1940) для серии «Библиотека поэта» (1932) и даже, увлекшись устным народным творчеством, защитил кандидатскую диссертацию о фольклоре именно пролетарском (1936).

Соответственно и карьера разворачивалась как по маслу, в 30-летнем возрасте приведя Д., только-только вступившего в ВКП(б), на должность заместителя директора по научной части Института русской литературы АН СССР (1940). И вдруг срыв — 18 марта 1941 года на защите докторской диссертации уже о лучшем, талантливейшем Маяковском официальные оппоненты, — как вспоминает Л. Лотман, — искусно подвели к тому, что молодой карьерист был забаллотирован: «Гиппиус охладил пыл докладчика, Гуковский растерзал его как лев, а Б. М. Эйхенбаум доклевал его останки»[1041].

Материалы, опубликованные в наши дни П. Дружининым[1042], картину этого «побоища»[1043] уточняют, но факт остается фактом: искомую степень Д. удастся получить только в 1966 году, да и то «по совокупности трудов». А между этими событиями была война, во время которой Д. служил журналистом и политработником, получив после Победы назначение на пост начальника отдела культуры Советской военной администрации в Германии, то есть, — говорит Е. Эткинд, — «в составе оккупационных войск он был чем-то вроде министра», «исполнял обязанности Геббельса, — точнее, анти-Геббельса»[1044] и эти страницы, — по всем воспоминаниям, — были единственными безоговорочно светлыми во всей биографии Д. Недаром ведь вдова Б. Брехта, актриса Е. Вайгель спросила: «Знаете ли, чем был Дымшиц для каждого из нас? Он — наш спаситель»[1045].

С такими успехами и выше бы расти, но 1949 год, когда его наконец демобилизовали, не лучшее время для еврея, пусть даже и подполковника, кавалера двух орденов Красной Звезды и ордена Отечественной войны 2-й степени. Вернувшись в Ленинград, Д. перебивается на мелких должностях, сочиняет никуда не пошедшую пьесу «По ту сторону Эльбы» (1949), выпускает монографию о датском соцреалисте М. Андерсене-Нексё (1951). Пишет, словом, все, что готовы печатать, и пишет так, как требуется, — например, за два месяца до XX съезда КПСС откликается прочувствованной статьей «Великий продолжатель дела Ленина» к 76-летию со дня рождения Сталина (Звезда. 1955. № 12).

К первым ролям его и дальше почти никогда не подпустят, зато до конца дней охотно будут назначать заместителем при литературных