Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный

груд болтов и гаек угадывался верстачок – дедово детище. не помню, что мне там понадобилось, всё я пытался благоустроить хотя бы место бытия и пития, умывальник прилаживал, кажется, за молотком зашёл…

эфиопы всё разложили по местам и даже покрасили снаружи сарай тем же пинотексом, что и забор. в высоком сарае стало светло и просторно, а из скелетов дачного отрочества гастарбайтеры смастерили себе пару велосипедов – ведь они прибыли сюда зарабатывать семьям на хлеб, и надо было крутить педали, искать, кому нужны строительные услуги. мама Историка, как наибольшая из семьи их дачница, – сдала аккуратным мусульманам домик, без какой-либо платы, за благоустройство участка, которое было не под силу кандидату исторических наук. проживая в финском домике, таджики прониклись такой благодарностью к москвичам, что вызывались и шашлык приготовить задаром.

так и восседало наше новое дворянство под яблоней, иногда протягивая руку, чтоб закусить белой мякотью штрифеля красное вино – а рядом эфиоп помахивал фанеркой над мангалом, специально откуда-то принесённым. странный итог советского содружества: не скажешь, что кто-то кого-то обманул, и все вроде бы довольны, однако почему-то мы расслабляемся этакими хозяевами, холостые и наглые, а социально более нужные и загруженные, семейные таджики стараются для нашего барского отдыха, почти как крепостные…

Лёха, конечно, это всё ощущал, и потому часто, едва ли не виновато, вскакивал вести беседу с эфиопом – приглашал за стол с нами, заранее зная, что тот откажется, ибо вся бригада непьющая и свинины не употребляющая. эфиоп без ненависти, но и без интереса смотрел на нас и слушал беседы совет-культурников. наконец, наша хрюша поспела, и мы принялись за свои индивидуальные шампуры. с «Апсны» (Репников не преминул перевести – мол, это и значит «Абхазия») шашлычок сочно уминался, хотя и был суховат. окончательно опохмелившись и набравшись мясных сил, мы снова побрели к полям, вдоль дальнейших садовых товариществ. на этот раз дорогу под одичавшими целым строем деревьями не искали – а то ведь напуганный исчезновением прошлого Лёха был уверен, что и тропинка детства заросла. дорога была на месте, просто спряталась от нас в акациях.

в целом наша троица представляла собой развесёлый букет поколения уже или почти тридцатилетних: упрямо не покидающий юности я, рационально-размеренный Репников и совсем уже остепенённый басовитый Лёха. все, однако, сходились на темах и символах, которые способны были закружить вокруг троицы вихри недожитых нами времён – Лёхой недожитых в половом плане, Репниковым в рок-слушательской ипостаси, мной – в пространственно-здешней. действительно, вот уж куда не водили дачные дела, так это в направлении имения Чёрное, есть такая станция попутная…

мы вышли, наконец, на просторы: поле, равнинное русское поле с бегущим вдали поперёк него поездом. взгляды наши детские в будущее, необъятные восьмидесятые, пионерские курорты по южному направлению – всё забрезжило вдали, за мачтами ЛЭП. поле, заброшенное сельским хозяйством, заросшее сорняками и заселённое всевозможной мошкарой, норовящей покарать высокоорганизованную материю в наших лицах – за то, что эта материя посредством колхозного ума не занимается выращиванием здесь хотя бы кормовых культур… не даст такая мошкара поваляться на теле поля, не заслужили – и побрели назад.

тут-то и потянуло меня на черноплодку – типично дачная страсть. проходя все её кусты, я взимал дань в длань, прибавлял синюшности губам – как в славные годы брожений нас-подростков по окрестностям дач. пришлось помочь и Лёхиным яблоням: я набрал пару «маек» с собой, вот так бесхозяйственно относилась семья курильщиков к щедрым дарам дед-сада. на станции Храпуново, из-за долгого ожидания поезда, пришлось выпить ещё поллитра хоть и слабенького, но «Старого похмельника», наступало алкогольное изнурение и скорее хотелось в домашнюю тень, под сень высоких стен.

Историк с ответным визитом был и у меня в Ашукино, хвалил софринские сосиски за их советский вкус (моё угощение было куда скромнее), волнительно и тяжело прохаживался по комнате, отведённой ему для сна, ночью открывал окно и нервически курил, откашливался, страдал большим своим продымленным нутром. я, слыша его непокой, вспоминал точно так же по ночам активного, своего ненормального дядюКолесан Колесаныча, Лёхино будущее. правда, дядя никогда не курил, его мозгу и без никотина было хлопотно…

с утра пораньше я потащил Историка в Мураново – по полям, по дороге шоссейной, а оттуда левей. но вдруг обнаружилось, что тут многое прибавилось с моих отроческих велопробегов. как специально, нас поджидал на частно-дачной территории магазин, специализирующийся на свежей рыбе и разливное пиво «живое» имеющий в продаже. мы прикупили пару бутылей и дошли до мурановского проточного пруда уже весьма утомлённые алкогольно – тут уж не до усадьбы и экскурсий было. Лёха, знай, благодарил за всё – словно прогулка сия была последней перед осуждением его на пожизненный срок. в каком-то смысле так и вышло: одиночество, книги и сигареты – вот что заготовил он себе сам, без моего участия…

однако и «Наш Собутыльник» не дал заскучать осенью: наметилась автобусная экскурсия в Переславль Залесский. ко древним церквам, видавшим Александра Невского, и Плещееву озеру поехали замы: Гусев и Казинцев, оба с супругами. бывший аппаратчик ЦК Гусев особенно явно умилялся, глядя на возрождение Руси Монастырной. я взял с собой православного рок-коммунара из «Анклава» и художника-акаэмовца. Историк взял с собой даму, которую я тотчас стал прочить ему в жёны – все норовили прочить. красавец-мужчина на выданье ведь! и ростом она подходит, и улыбчива, и мила, и грудаста, и педагог…

и даже вместе же потом ходили в Кремль – на этот раз не в КДС, а в Георгиевский зал и прочие царские палаты. друзья-историки помогли, Репников был с нами. конечно, пришлось пройти строгий досмотр, снять пояс, позвенеть, но экскурсия того стоила – закрытая экскурсия, причём. мало знающая нас кремлёвская дама пыталась вселить новый патриотизм – даже сообщая, что малахитовый зал, отреставрированный Плутом Палычем Бородиным, не есть оригинал, а лишь имитация малахита работы кисти самого Глазунова, как и цари на портретах выше. свастик в золотых орнаментах небольшого сводчатого зала, особенно любимого Сталиным – мы так и не нашли, хотя Проханов клялся и божился ими, когда пытались свастику впервые запретить… зато возле печек, где руки грел Иван Грозный, было так уютно – выглядывать в дворы Кремля, ощущать себя дома. низкие потолки, которые и Пётр Первый предпочитал – вот что роднило царей помимо крови, прорубая России окна в Европу или Азию, они любили-то печные изразцовые закомары…

прямиком из Кремля мы прошествовали к «трём богатырям» на Большой Дмитровке, в РГАСПИ, к Репникову. недорого перекусили в столовой, прокатились на лифте в