Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный

старинной половине Института марксизма-ленинизма, поднялись в кабинет Рамона Меркадера – в правой части здания, если смотреть из-под хвоста коня Долгорукого. Саша гордился, что работает в том самом кабинете: обставлен продолговатый начальственный кабинет с окнами на Кремль (в сторону) был скромно. длинный стол для совещаний, почти как у Бородина-Сергеева, завершающийся начальственной, верхней перекладиной «т», а слева, напротив больших окон шкафчик, в нём книги и чаёк с сахаром. мы почаёвничали с дамой, которую прочили Лёхе в невесты и тут как раз убедились, что все благие домыслы в их отношении – беспочвенны. Историк хоть и острил иногда с некоторой дежурной галантностью в её направлении, но оставался сух и неприступен. она же большими, добро-ироничными серыми глазами своими искала вокруг потенциального мужа, а точнее понимания. но здание это не сулило ничего и никого (точнее, его надстроенная и перелицованная потом часть) было в царские времена-то моргом…

всё той же осенью две тысячи шестого мы заглянули в комнату вёрстки на втором этаже «Собутыльника», там работали дамы, как раз похожие на Лёхину «невесту». чаще мы забегали в комнату справа, в туалет, и меня всякий раз умиляла надпись на бачке:

«Уважаемые литераторы, не бросайте ваши отвергнутые рукописи в наш унитаз! Спасибо»…

ну, это я додумал, конечно: надпись была трафаретнее. за клеёнчатым импровизированным столиком слева от входной двери собрались грузный Сегень, иссохший после операции Гусев, мелкий ссутулившийся Шишкин и дамы-верстальщицы. мы с Историком называли таких Грушеньками, по форме ягодичной композиции. безмужне материнствующие и православные, они были рады таким гостям – учитывая, что Сегень тут недавно работал. он-то, бородатый и щедрый, и принёс дамам фрукты – томный виноград, темнобокие персики, длинную дыню, все дары запоздалого лета. Гусев был грустен, поднимая очередной тост водкой, хотя имелся и церковно-праведный кагор. говорил он про здешних женщин, на которых держится журнал: что без их дисциплинированности ничего не получится. после тоста я долил нашему недотёпному «крёстному» светлой печали:

– А моя-то муза, которая блОндушка, ушла…

– Да, ушла… Музы всегда уходят.

чувствовал ли он вину, вспомнил ли, что не напечатал её, вопреки нашей договорённости? может, принеси я ей номер со стихами её, муза бы и осталась, и иначе развивалась, и кризис блондушкиной личности не грянул бы летом? взгляд впервые за последние годы у Гусева был прямым и понимающим. очки – как линзоэкраны телевизора КВН, с увеличением. может, многим он поэтам так сочувствовал по должности своей? за спиной его – здание-комбинат «Литературной газеты», кирпичная проза десятилетий, ныне забитая субарендой… даже захотелось с ним выпить неактуальной в жару, горькой, наверное, водки. но я закусывал сладкий кагор сладким же виноградом, который водянисто оттенял бочковой привкус вина…

за разговором фаталистов, потянулся я рукой убрать щекочущий волос с шеи и… вонзилась в шею сзади оса. зло и заслуженно: не жалься на судьбинушку, Чёрный, не твой это стиль. осу, небось, с винограда сам и принёс. от верстальщиц мы вскоре сбежали. невесело и небогато им там жилось: получая в месяц от загадочного Литфонда более ста тысяч, верстальщице и наборщице (а большинство текстов приходило на бумаге, а не в электронном виде!) Волчара платил, как Лёхе, по семь тысяч. вот они и работали параллельно на двух-трёх ещё ставках, в глянце, в туризме… а ведь как бы мог расцвести журнал, когда бы в нём, в коллективе, торжествовали те самые благие истины, которые верстальщицы и наборщицы невольно вычитывали в макете! а про социальную справедливость и против олигархов там хватало фраз. однако капитализм, обман и рвачество, будучи на словах заклеймёнными, торжествовали на деле, в трудовой реальности: низкооплачиваемый пролетариат работал на дядю, а дядя катался по рыбалкам и охотам, как и полагается эксплуататору.

этот голубой домик, как пункт преобразования действительности в лучшую, революционную сторону – оказался внутри пустым, будто гнилой орех. уж какая это точка опоры для рычага, способного вернуть Советскую власть в умы? наши с Историком мечты развеялись, как струйки его «Явы», выпускаемые у входной двери – вверх, к туалету и предбаннику… нулевые, в которых чётко обозначилось общественное сопротивление капитализму, качнулись сперва в сторону просто государственничества – необходимого, спасительного, аварийного, – а затем как-то и смирились с тем, что государство уже кем-то возглавлено и от социалистического далеко. действительное показалось разумным. попёр и в «Собутыльнике» консервант – монархизм, конформизм, домашние церковки. год спустя на прощальной, новогодней пьянке в офисе Партии социальной справедливости один щекастый господин утверждал, что Путин проводит социалистическую политику, и он пришёл помогать ему в этом. в спойлерской партии, на выборах «своих» в Думу. круг абсурда замыкался: и так насквозь лояльная КПРФ обсаживалась вокруг спойлерами вроде «Справедливой России», и всё это было, конечно же, выражением «социалистической политики»… Путин просверливал своим шилом-Сурковым повсюду дырочки для выпуска пара социального гнева – это верно, и это было его борьбой с социализмом в самом зародыше, а не за.

за время работы Историка на Цветном выросла за окном его прежнего и нынешнего, углового кабинета новая реальность, победившая недавно ещё ей сопротивлявшееся собрание умов под голубой обложкой, – серая глыба Московского кредитного банка. в стиле конкурирующего с Литгазетой конструктивизма. настала пора и Лёхе отчалить: капдействительность буквально выдавливала из кабинета. вышло так, что работа «Собутыльником» всё же подготовила запасной аэродром, и один из напечатанных благодаря Историку персонажей молодёжного и последующих номеров, оказавшийся деканом, позвал к себе преподавать политологию. во-первых, уже статус кандидата позволял, во-вторых – преподавание возвращало Лёху в вузовскую атмосферу, которая и была его лучшим воспоминанием молодости…

каждую зиму, после Нового года Историк обязательно становился на лыжи. на свои подростковые лыжи, сохранившиеся со времён школьных занятий физкультурой – вырос он с тех пор не очень сильно. хотя, сине-зелёные лыжи Karjala были всё же коротковаты, как и палочки – они даже хранились все вместе в ещё советском пакете в цветочек, этакой шапкой покрывавшем острия. пакет со знаком качества, ГОСТом и ценой в копейках пожелтел, но не сдался – не рвался и не рассыпался.

я традиционно сопровождал Лёху в январском спортивном начинании – но как репортёр, делая снимки и помогая встать на алюминиевые крепления. в том же самом парке, где состоялся наш стартовый в данной истории разговор, но ближе к дому – Лёха сутуло накручивал круги по заснеженному льду сообщающихся прудов. покурил-покатался-покурил – вот такой странный вариант занятий спортом избрал Историк. выигрышный снежный фон, свежий воздух, чёткость микрорайонного мира вокруг и ясность обеспеченных перспектив – вот что зарабатывал, заслуживал Лёха, выполняя лыжный ритуал.

мы точно