Чертог Белой Ночи - Мария Казанцева

той ее части, где стена хранила заветные желания, записанные на клочках бумаги. Место было популярное среди приезжавших в город туристов, которым хотелось побродить по мистическим закоулкам Петербурга, поэтому Рейн удивился, когда узнал, что проход в Чертог здесь еще не прикрыли.

Стоящий рядом мальчишка приклеил небольшой листок к стене и пошел вниз, оставляя их с Ярой вдвоем у прохода.

– Готова? – спросил ее Рейн, провожая взглядом уходящего парнишку и проверяя, не поднимается ли кто-то еще.

Она недолго разглядывала обрывки чужих надежд, а потом проговорила:

– Ты о чем-нибудь мечтаешь? – Вопрос прозвучал так просто и искренне, что Рейн и правда попытался найти на него ответ, но не смог, почувствовав себя удавом, которого спросили: как это – летать?

Яра достала из рюкзака ручку и блокнот, в котором написала только два слова, и, оторвав листок, прикрепила его к стене. Он не стал читать или спрашивать что-либо, давая ей время собраться и открыть проход.

По ту сторону они вышли в темном переулке. Разбитые, пыльные окна с устрашающими разводами и отпечатками приветствовали их на первом же повороте вместе с надписью «Мертвецы – дальше». Яра остановилась, поворачиваясь в противоположную сторону от направления, в которое указывала стрелка.

– Я не понимаю, – начала она, прищурившись, словно пыталась что-то разглядеть. – Куда должны привести эти стрелки? Ведь стихия может появиться в любой момент где угодно. Разве возможно такое, что кто-то в Чертоге подолгу остается на одном и том же месте?

– Возможно, если двигаться в противоположном направлении, попадешь в ловушку, которую время от времени проверяют, – предположил Рейн.

– Ловушку? – ужаснулась Яра. – Эти бандиты ловят людей, как диких зверей? Зачем?

– У меня что, на лбу написано «мертвец»? – Он осмотрел небольшую улочку и перешагнул порог покосившейся двери соседнего дома. – Я не знаю.

– Слушай, а не лучше ли выбрать место подальше от прохода? Что, если кто-нибудь спустится и найдет нас здесь? – Она явно не имела в виду добропорядочных граждан. – Твоя квартира, кажется, осталась нетронутой?

– Не так давно эти риски тебя не волновали, – напомнил Рейн, переступая через сваленный в кучу мусор. – Проходимцы меня сейчас заботят меньше, чем то, что у меня может не остаться сил, чтобы унести ноги от волшебной хреновины, которая смяла этот город, как лист бумаги. Мне придется круто потратиться на восстановление твоей памяти, поэтому, если ты не возражаешь, я бы сэкономил время на пеших прогулках до моей квартиры и силы на прыжках туда же.

На втором этаже хлама было поменьше, но ему все равно пришлось поискать подходящее место. В одной из комнат небольшого жилого дома он сорвал с окна плотную штору и бросил на грязный деревянный пол.

– Садись, – сказал Рейн и мельком посмотрел в окно, из которого почти ничего не было видно, кроме части крыши соседнего дома и балкончика, нависающего над лавкой.

– Не сюда, – остановил ее он, когда увидел, что она садится рядом. – Напротив.

Яра непонимающе уставилась на него.

– Я не люблю сидеть спиной к двери, – объяснил он, и она с улыбкой подчинилась.

– Что делать? – спросила она, когда он тоже сел.

– Не сопротивляться и не шевелиться. – Рейн продвинулся ближе и прежде, чем начать, уточнил: – Только ты должна знать: чтобы снять чары, мне придется найти момент, когда вас связали, и я могу узнать что-то, что ты не хотела бы никому говорить.

– Не думаю, что мне есть чем тебя удивить. – Она словно мысленно проверила себя и стыдливо пожала плечами, почти расстроившись, что не будет интриги.

– И еще одно, – произнес он, наклоняясь так близко, что между их глазами остался всего десяток сантиметров, – если услышишь любой шум, пусть даже мышиный шорох в углу, быстро встань – и контакт оборвется сам. То же самое, если вдруг почувствуешь себя плохо.

– А ты не будешь ничего слышать? – На поверхности ее черных глаз уже отражалось зеленое свечение его магии и легкая паника.

– Я буду там, – он указательным пальцем коснулся ее лба, – смотреть кино, а ты постарайся не прыгать от радости, если вдруг что-то вспомнишь.

Чистота ее сознания сразу привела его в оцепенение. Она, похоже, просто была не способна думать о ком-нибудь по-настоящему плохо и с теплотой относилась почти ко всем вокруг. Даже к нему, хотя, за парой горьких исключений, именно он вел себя отвратительнее всех. Даже вместо того чтобы сомневаться в Максе, она грустила, что обнадежила его, когда сама была связана контролем и ничего не чувствовала.

Рейн быстро пошел назад, проматывая длинные дни один за другим. Когда он добрался до прорыва барьера на базаре, а потом и до своей вылазки в Чертог, его удивило, что Яра и наполовину так не испугалась, как он думал и как испугался сам. Ее пугал страх неизвестности, а не то, что стихия будто забиралась под кожу и пробирала до костей зарядами энергии.

Их остальные общие воспоминания в ее памяти тоже отличались, словно были написаны другими красками. Он захотел понять, как так вышло, кто научил ее так непостижимо смотреть на мир. У каждого человека свой уникальный путь, который и делает его таким, какой он есть. Рейн неожиданно для себя почувствовал, что был бы не прочь пройти этой дорогой, чтобы стать хоть каплю лучше, но в ее начало еще нужно было попасть, и он торопился. Теперь страх, который он в ней вызывал сразу после выхода из заключения, гнал его позорным хлыстом все быстрее. Сначала в ненавистное измерение, которое снилось ему в кошмарах и в котором она была счастлива, а потом в темную и тесную комнатушку коммуналки, где чудеса показывали только по телевизору.

В это было трудно поверить, но весь ее внутренний мир словно хранил его утраченный покой, который Рейн никогда не пытался вернуть, но в котором, как выяснилось, так отчаянно нуждался. Он давно осознал всю непроглядную бессмысленность того, что делал и как жил. Сделки и ограбления были окутаны алкоголем, наркотиками и взращенным безразличием, как туманом, в котором тонули все его воспоминания о прошлом, и в измерении у него было достаточно времени, чтобы осознать все поступки и их последствия, осознать то, кем он стал, но только сейчас он впервые почувствовал не бушующий гнев, а боль из-за того, что так бездумно и бездарно упустил время, и страх оттого, что ничего уже нельзя исправить.

Пробираясь сквозь двухлетний ноябрьский лес тусклых и однообразных воспоминаний, он наконец нашел начало этих злосчастных хрустальных нитей и с особым удовольствием оборвал их, а потом почистил и всю неделю, потому что странный мужик, который зачаровал ее, появлялся еще несколько раз, из-за чего связь и оказалась такой крепкой. Его размытые очертания наводили Рейна на мысль о каком-то буддийском монахе, но