Там, вдали, за… Повесть и рассказы - Сергей Чевгун

– Ну, предположим. И что?

– Так ведь это самое страшное! Представьте, что должен чувствовать человек, которого общество по-прежнему называет победителем, хотя само теперь живет совершенно с другой идеологией. Все изменилось: цели, ориентиры… мировая система, наконец. А мы как воспитывали молодежь на опыте старшего поколения, так и продолжаем воспитывать. Как будто, чтобы считаться настоящим патриотом, обязательно медали надо на груди носить! – Рябцев попытался себя сдержать, но не тут-то было. – Да если на то пошло, герои все там, на поле боя, остались… или умерли от старых ран. А те, кто теперь в ветеранах ходит… Медали? Не спорю, есть и медали. Но сколько среди них боевых? В основном юбилейные носят.

Что называется, прорвало. Обычно Рябцев был многословным лишь на лекциях. Кажется, профессор и сам понял свою оплошность, потому что вдруг замолчал, сделав вид, что разговаривал сам с собой.

А вот чиновник Фуфлачев от острой темы прятаться не стал. Да и некуда было: в машине разве куда спрячешься?

– Интересно вы рассуждаете, профессор, – начал Фуфлачев, осторожно подбирая слова. – Можно сказать, культурнейший человек, отечественной историей занимаетесь… А простых вещей понять не можете.

– Простите?..

– Да я-то что? Прослушал – и забыл, – вздохнул Фуфлачев и покосился на водителя. – А вот Алексею Митрофановичу слышать это очень и очень обидно. Ладно хоть контузия у человека, – снова вздохнул. – Он ведь, знаете, прямо в воронке… Я вам рассказывал. Пуще жизни медалью дорожит! А вы при нем такое говорите… Прямо вам удивляюсь!

Хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся к боковому окну и сделал вид, что рассматривает городские пейзажи.

Поглядывал в окно и Рябцев. Он вдруг обратил внимание: сколько в Городе пожилых людей. Буквально на каждом перекрестке профессор замечал седых и скромно одетых, терпеливо ожидавших зеленый свет. И хоть сам был давно не мальчик (уже пятьдесят семь), увиденное его огорчило. Иному бы дома сидеть, правнуков нянчить, а он, знай себе, идет, еле ноги передвигая, от магазина к магазину. Не иначе как цены высматривает. А заодно уж и свежим воздухом дышит. За бесплатно…

Минут через двадцать уже подъехали к Холму. Прижались к обочине, остановились. Водитель остался дочитывать «Городские новости», а Рябцев с Фуфлачевым вышли из машины и стали подниматься по бесконечной лестнице, ведущей на вершину Холма.

Главный специалист по культуре шагал… нет, бежал… нет, именно катился вверх по ступенькам, опровергая все законы физики. Рябцев же, как человек в возрасте, шел медленно, иногда останавливался передохнуть, и тогда Фуфлачев начинал нетерпеливо крутиться на месте, то глядя на профессора, а то устремляя свой взор на Монумент. Чувствовалось, что заведующему департаментом культуры не терпится продемонстрировать свой театрально-постановочный талант во всем его великолепии.

И вот поднялись наверх, к Монументу, прошли чуть дальше и левей, мимо храма, прилепившегося к пологому склону. Открылся вид на низину, обсыпанную тощими кустами да березками. Здесь Фуфлачев остановился, вынул из папки лист бумаги, сложенный наподобие военной карты, и развернул его. Получилась небольшая бумажная простыня, густо разрисованная какими-то квадратиками, прямоугольниками и кружочками. А также красными и синими стрелами, переплетенными вокруг большой черной буквы М.

– Ну, вы понимаете, что «М» – это Монумент, – начал Фуфлачев в меру торжественно. – Собственно, вокруг него и развернутся эти полные драматизма события…

– Какие, простите, события?

– Известно какие! Военно-исторические, конечно, – с суворовской прямотой отвечал Фуфлачев. – Взгляните на план-схему. Вот здесь, в лесочке, мы думаем роту автоматчиков разместить, а сюда пару пулеметов определим. Там их батарея, здесь – наша… А это – линия вражеских окопов. Видите, синим нарисовано? Сюда мы минометы поставим. Потом еще пару пушек – на правый фланг, пару – на левый…

И пошел, и пошел рассказывать, пошел показывать, да бойко так, что Рябцев лишь успевал крутить головой по сторонам и соображать, где и что будет стоять и размещаться.

Впрочем, профессор довольно быстро разобрался в план-схеме и тут же принялся давать Фуфлачеву полезные советы. В частности, предложил отказаться от минометной стрельбы из-за опасности ранить кого-нибудь из гостей учебной болванкой. А еще посоветовал обойтись без бронетранспортеров, поскольку на Холме такой техники отродясь не водилось.

– Без бронетранспортеров неинтересно, – возразил Фуфлачев. – Ну да ладно, пусть одни танки будут. Я думаю, мы их вон в тех кустах спрячем, – и махнул куда-то влево. – Танки в самом конце представления в атаку пойдут. Представляете, как здорово они смотреться будут?

– Ну, если только смотреться…

– А то! – чувствовалось, что чиновника понесло. – Зарядим их холостыми патронами – весь Город на Холм сбежится! Да что там – танки. Военные мне по такому случаю и вертолеты обещали дать. Как думаете, штук пять вертолетов нам хватит?

Рябцеву показалось, что он ослышался.

– Какие вертолеты? Откуда – вертолеты? – чуть не закричал он. – Вы хоть помните, когда у нас была битва за Город? Не летали тогда над Холмом вертолеты, понимаете? Не было тогда вертолетов! Конструктор Сикорский их еще не изобрел.

– Не изобрел, говорите? А жаль, – было видно, что чиновник расстроился. – Ладно, мы и без Сикорского обойдемся!.. Да, самое главное чуть не забыл: в конце представления вон из тех кустов появится Аркадий Филиппович. На белом коне, между прочим.

– Мэр? На белом коне? – переспросил Рябцев.

– Он самый. А кто же еще? Именно на белом! – торжественно возвестил Фуфлачев. Щеки у него покрылись легким румянцем. – Но это еще не все. Как только мэр появится из кустов, тут же навстречу ему из-за Монумента выедет… Как вы думаете – кто?

– Неужели президент? – ахнул Рябцев.

– Ну что вы! – Фуфлачев рассмеялся, довольный произведенным эффектом. – Президент у нас среди почетных гостей будет сидеть. Я думаю министру культуры предложить в представлении поучаствовать. Ему тоже коня дадим, только вороного. Вот на нем министр к мэру и подъедет. Аркадий Филиппович отрапортует о завершении театрализованного представления, министр поблагодарит за отличную подготовку к празднику, массовка три раза «ура!» прокричит… Потом оба поскачут с Холма в городской театр, на торжественное собрание, посвященное празднованию очередной Годовщины. А дальше – по обычной схеме: речи, награждения, цветы, аплодисменты. Буфет, наконец. А вечером – праздничный фейерверк и большое народное гуляние.

С минуту оба молчали: Фуфлачев – от полноты нахлынувших на него чувств, Рябцев – от размаха развернувшейся перед ним картины.

– Вот такой у меня замысел, – скромно заметил Фуфлачев, аккуратно сложил план-схему и поместил в папку. – Думаю, для первого знакомства сегодняшней поездки вполне достаточно. Да вы не волнуйтесь, времени у нас много, еще успеем детали обсудить.

Рябцев поглядел на Фуфлачева и ничего не сказал. В глазах чиновника профессор увидел блеск стали, всполохи огня и боевые хоругви.

* * *

По дороге с Холма они расстались. Фуфлачев отправился в городскую администрацию, а Рябцев решил заглянуть к своему давнему приятелю – Ивантееву. Когда-то они жили в одном дворе. Ивантеев работал по строительной части, долго мотался по Заполярью, лет десять прожил в Уренгое, потом вернулся в Город и продолжал строить дома… Правда, выше начальника участка так и не поднялся. А выйдя на пенсию, пришел работать на Холм – техником-смотрителем Монумента, да так здесь и прижился.

Дядя Саша, как звали Ивантеева, был своего рода достопримечательностью Холма, его верным талисманом, без которого Холм потерял бы половину своих исторических достоинств. Вот уже двадцать лет дядя Саша каждое утро заходил внутрь Монумента и осматривал сложную систему стальных тросов, которыми поддерживалось многометровое сооружение. И двадцать лет же, регулярно раз в месяц, в любую погоду, дядя Саша поднимался по бесконечным внутренним лестницам на самую верхотуру, через люк выползал Монументу на бетонное темечко и подолгу сидел там, в одиночестве, глядя на раскинувшуюся далеко внизу Реку.

Кто знает, о чем думал в эти минуты старый смотритель, кого вспоминал? Может, своего отца, гвардии рядового Ивантеева, двадцать послевоенных лет прохрипевшего простреленным легким в сырой заводской комнатенке и умершим в полном убеждении, что чистые и светлые квартиры со всеми удобствами строят лишь для тех, кто не воевал? А может, дядя Саша в эти минуты мысленно беседовал с соседом своим, стариком Евсеевым, аккуратно напивавшимся с каждой пенсии и вспоминавшим всегда одно и то же – как его однажды расстреливали свои же близ безымянного хутора, где держал оборону их донельзя истрепанный полк.