Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

— Успокойся. Я в Москву не собираюсь. Мне и здесь хорошо.

— А у него как фамилия?

— Какая-то армянская, не то Апасян, не то Агасян… Я не запомнила.

Так у меня произошло знакомство с талантливым советским режиссёром Юрием Агасяном. Я видел несколько его фильмов, но даже представить себе не мог, что когда-нибудь познакомлюсь с автором, тем более при таких странных обстоятельствах. «Интересно, а это что за козырь? — подумал я, выходя из ванной. — Он не просто так появился в этой игре».

Мы сразу же нашли общий язык, потому что у нас были общие музыкальные вкусы и литературные предпочтения, потому что мы любили одни и те же фильмы, имели примерно одинаковые философские взгляды и политические убеждения, но всего этого было бы недостаточно для полного единения, если бы не водка, — по-настоящему связывает людей только общая страсть, и в нашем случае это был алкоголь.

Вечером мы сидели возле бассейна и любовались закатом: уставшее тусклое солнце медленно утекало в туманную дымку на горизонте… Приятный лёгкий ветерок ласкал мою обнажённую грудь, срывал белые лепестки магнолий, и «мелкий лист ракит слетал на сырость плит осенних госпиталей», и такая блаженная тишина разлилась вокруг, что я просто замер и боялся вспугнуть ангела, севшего мне на плечо. Нежно-розовой ретушью покрылись кроны тополей, уходящих дружной вереницей к морю, и волшебная игра светотени превратила окружающий мир в живописный холст, написанный рукой великого Караваджо. Господи, как упоительны вечера, и как безжалостно утро в своем неприкрытом реализме.

— Ну что, Эдуард, — воскликнул Агасян, хлопнув себя по ляжкам, — может, возьмём пивка для рывка? А то время уже — восемь, а мы ещё не в одном глазу.

— Вы, Юрий Романович, берите, что хотите, — ответил я, недовольно покосившись в его сторону, — а я сегодня немного поскучаю.

— А какой в этом смысл? — В его удивлённых глазах отражалось угасающее солнце. — Я так понял, что ты сегодня с похмелья (без лишних церемоний он перешёл на «ты»). Самое время опохмелиться и продолжить веселье дальше, тем более вечер обещает быть томным. — Он промурлыкал последнюю фразу в такой низкой тональности и посмотрел на меня таким взглядом, что у меня в мошонке стало щёкотно, — «Ну прямо кот Баюн, да и только», — подумал я, а он продолжал дальше мурлыкать: — Сегодня будет грандиозная вечеринка в честь нашего приезда и начала сьёмок. Ты не представляешь, какая это радость — снимать кино!

— Ну это же ваш праздник, а я буду на этом празднике случайным гостем… И вообще последнее время мне кажется, что я — чужой на любом празднике.

— Кстати, я пригласил твою жену. Надеюсь, ты не против?

— А кто ещё будет?

— Серёжа Медведев… — В его глазах сверкнула чуть заметная искра и тут же погасла. — …ииии какие-то ещё ребятишки из балета.

Меня удивило в тот момент некоторое противоречие: Медведев или, как его называли в шутку, «Потапыч» не имел самой привлекательной внешности в коллективе и уж тем более не был премьером (честно говоря, танцевал он неважно), и всё-таки Агасян обратил на него внимание и даже запомнил имя, а это значит — выделил его из общей толпы по каким-то лишь ему известным критериям. Мне захотелось это понять, потому что я всегда был очень любопытным, стремился во всём расставлять точки над «i», терпеть не мог аллегорий и двусмысленности. Частенько страдал праздным любопытством.

Итак, Медведев не был смазливым мальчиком, как Андрюша Варнава, или брутальным красавцем, как Евгений Махно, или обаятельным пареньком, как Денис Набиуллин, — Серёжа был тщедушным, невысокого роста, узкоплечим, с лицом бога Анубиса и бездонными чёрными глазами. Он не производил приятного впечатления с первого взгляда — к нему нужно было внимательно присмотреться, привыкнуть к его неординарной внешности и наркоманским глазам. Но была в этом парне какая-то скрытая харизма, какая-то особая пластика души, некая чёрточка безумия, которая делала его в некотором смысле привлекательным, а именно: когда он танцевал или что-то говорил или просто молчал, от него невозможно было оторвать глаз. В том же смысле были привлекательны Гитлер, Муссолини, Сталин, Мао Цзэдун, — все они были физическими и моральными уродами, но была в них какая-то скрытая магия, которая до сих пор не отпускает человечество и притягивает к ним миллионы. Нашего паренька тоже коснулась Божья искра, и долгое время мне казалось, что это вижу только я…

— Насколько я понимаю, Юрий Романович…

— Ну хватит уже язык-то коверкать… Зови меня просто — Юра, — великодушно позволил он.

— Ну-у-у-у, я так сразу не могу, Юрий… э-э-э-э… Рома… тем более с людьми, которые гораздо старше меня.

— Что?!! — Он громко рассмеялся. — Да я в душе — совсем ещё ребёнок! У тебя седых волос больше, чем у меня, а сегодня утром ты выглядел так, будто вернулся с того света.

Я был крайне удивлён и пристально посмотрел ему в глаза, сквозь тёмную радужку которых просвечивал глубокий ум и дьявольская проницательность.

— Я как вино из одуванчиков, в котором навсегда сохранилось лето, — прошептал он с блаженной улыбкой, но была в его глазах какая-то осенняя грусть, хотя губы изображали улыбку и на лице распустился алый цветок поэтического упоения.

— Сегодня ночью меня посетила смерть, — сказал я с такой интонацией, словно речь шла о гулящей девке, — но… без летального исхода. Всё обошлось — мотор опять завёлся, вернулась привычная картинка… Но ты знаешь, Юра… Пока я там прибывал, в этой чёртовой преисподней, я очень многое понял… — Выражение лица его изменилось и улыбка осыпалась, как штукатурка с кирпичной кладки, и лицо его действительно стало, как кирпич, плоским, вытянутым и багровым в лучах заката.

— Ты тоже там был? — тихо спросил он.

— И ты?

Он кивнул головой.

— Я думал, что после смерти ничего не будет. Я так на это надеялся, но сегодня ночью меня убедили в обратном. Юра, это же пиздец! За всё придётся отвечать. За всё!

— А кто тебя там встретил? — спросил он, слегка заикаясь.

— Какие-то жуткие гоблины.

— А вот меня… — Он запнулся, а потом продолжил с натянутой улыбкой: — … там встретили девушки удивительной красоты в белых полупрозрачных хитонах. До самого горизонта простиралась море цветов, и я почувствовал такой