Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

он, глядя на меня с лёгким испугом и даже с некоторой брезгливостью, как смотрят обычно на душевнобольных.

— Я для окружающих не опасен. Я опасен в первую очередь для самого себя.

— Ну и хорошо, — выдохнул он с облегчением, — а то я в собутыльники тебя записал. Ничего не имеешь против?

— Нет.

16.

Когда лунная ночь вступила в свои права, мы двинулись в назначенное место. Найти его было несложно: в районе белокаменной беседки разметалось по небу пурпурное зарево. Мы дошли до конца платановой аллеи, усыпанной павшими листьями, и свернули на гравийную дорожку, ведущую вдоль парка к юго-восточному склону. Уже были слышны пьяные голоса, крики, дружный хохот, а между деревьев мерцали огненные всполохи, и длинные крючковатые тени стелились по земле. Когда мы вышли на поляну, нам открылась удивительная картина: наполненное светом и жизнью пространство буквально через несколько метров обрывалось в тёмную бесконечную пустоту, усыпанную звёздами, а на краю этой пропасти начиналась ни то вакханалия, ни то капустник, и мраморные колонны «тургеневской» беседки, белеющие в окружении вековых тополей, наилучшим образом дополняли этот спектакль, и даже одинокая, печальная Луна приготовилась лицезреть.

Киношники пили довольно много и пили со вкусом: умело жонглировали словами, хохмили наперебой, рассказывали матерные анекдоты, хором пели песни, горланили во всю мощь: «Полковнику никто не пишет! Полковника никто не ждёт!» — короче говоря, было весело, и только лишь Александр Валуев скромно сидел у костра с пылающим лицом, похожий на кровожадного индейца из племени Команчи. Он попивал отрешённо безалкогольное пивко, и по лицу его было видно, что он не получает никакого удовольствия от всего происходящего. В левой руке он держал сотовый телефон и поглядывал на него с некоторой опаской, словно это был языческий божок… И вдруг телефон зазвонил — Валуев встрепенулся, поднёс трубку и заговорил непривычным для него мягоньким баритоном:

— Да, Маруся. Нет, Маруся. С чего ты взяла? Ну прекрати… Я понимаю, что тебе надоело… Поверь, я совершенно от этого далёк, и мне не интересны эти плебейские развлечения. Просто за компанию… Чтобы не казаться белой вороной… Понимаешь?

Было очевидно, что он пытается успокоить жену и пытается доказать ей свою лояльность. В его голосе было столько уступчивости, а в лице — собачьей преданности, что я был просто удивлён до глубины души: «Этот герой-спецназовец, этот настоящий суровый мужик, от одного взгляда которого мокнут подмышки и сжимается сфинктер, на самом деле является обыкновенным подкаблучником! Мама дорогая!»

— Зайка, послушай… — оправдывался Валуев, но его, по всей видимости, не слушали. — Ну с чего ты взяла? Поверь, этого не будет. Я всё понимаю. Потерпи немного. Хорошо?

— Видел бы ты эту «зайку», — услышал я вкрадчивый голос за спиной и оглянулся: это был Юрий Романович Агасян.

— Натуральный бегемотик, — добавил он и дурашливо хихикнул.

Его восточные глаза, потонувшие в мягоньких мешочках, светились неподдельной радостью, а в тёмных зрачках метались огненные всполохи костра. Он был чем-то по-настоящему воодушевлён, и от былой осенней грусти не осталось и следа. Это был другой человек — помолодевший лет на двадцать, наполненный творческой энергией, вдохновлённый неожиданно свалившимся на него чудом.

Я сперва подумал, что он, по всей вероятности, дошёл до той кондиции, после которой у алкоголика начинается маниакальная фаза опьянения и появляется обманчивая надежда, что не всё ещё потеряно, что можно вернуть молодость и былую прыть, что можно ещё многое успеть и стоит только захотеть… Но потом я внимательно наблюдал за тем, как режиссёр обхаживает молоденького мальчика, и до меня дошло, откуда растут ноги, а ноги, как известно, всегда растут из одного места. Прав был старик Фрейд: вся наша духовная жизнь — это сплошная сублимация животной сущности, а вся наша мораль — это подмена естественных желаний социальными преференциями. Прежде чем кого-то поиметь — подари ему ощущение любви или хотя бы участия.

Я внимательно наблюдал за ними, и не только я… Судя по всему разговор был очень душевным: Серёжа, отведя глаза в сторону, загадочно улыбался, лишь уголками рта, и грел в ладонях пластиковый стаканчик с вином, а Юра плёл ему в ухо какую-то канитель и подливал, подливал, подливал ему из чёрной бутылки, которая никогда не иссякнет… Я не слышал, о чём они говорят, но понимал каким-то особым чутьём, что режиссёр сулит мальчику великое будущее. Это было понятно без слов, потому что их лица в тот момент напоминали аверс и реверс одной и той же монеты тщеславия.

А вообще я был поражён метаморфозами, которые происходили с актёрами под воздействием алкоголя и южной ночи. Днём они оставляли жалкое впечатление — вялые и бледные шарахались по отелю, все как один в тёмных очках, с недовольными лицами, неопрятные; появлялись на пляже в стареньких купальниках, в полотенцах, намотанных на бёдра; незагорелые, неспортивные, сексуально непривлекательные, они совершенно не были похожи на звёзд, которыми их представляют таблоиды.

На площадке царила атмосфера всеобщей снисходительности, а иногда — полного безразличия к съёмочному процессу. Казалось, актёры ни во что не ставят фильм Юрия Агасяна, да и сам режиссёр работал без особого фанатизма, без интереса и с огромной долей иронии. Возникало ощущение, что все эти люди, утомлённые бесконечной московской суетой, приехали в Ольгинку просто отдохнуть. С моей точки зрения это было очень сомнительное искусство. Сценарий буквально перекраивали на ходу, причём в этом беззаконии принимали участие все кому не лень. После нескольких дублей я понял, что не хочу больше участвовать в этом бардаке.

Итак, днём они представляли из себя жалкое зрелище: кучка бледных, обескровленных вампиров, избегающих яркого солнца, — но к ночи они приходили в себя, расправляли за спиной могучие крылья и становились по-настоящему привлекательными. После алкоголя у них широко открывались глаза и начинали проявляться всевозможные таланты, которыми они не блистали на съёмочной площадке, и даже помощник режиссёра Николай удивил меня своей незаурядностью…

На том пикнике было немало народу: вся съёмочная группа и несколько человек из шоу-балета «ХАОС». Даже появился загадочный и молчаливый Евгений Махно, самый яркий и талантливый танцор из коллектива моей жены. У него была неповторимая пластика и очень неординарная внешность — слишком мужественная для мальчика из балета. Когда он сидел у костра, положив рельефные предплечья на колени, и пламя выхватывало из темноты его демоническое лицо, словно