Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

только ментов воплощать или генералов ФСБ.

— А больше никого и не надо, — иронично заметил Агасян.

Мы закурили. Вновь подошла официантка. Юра вопросительно посмотрел на меня — я ответил, что мне пока не надо. Он заказал ещё сто граммов армянского.

— Знаешь, что я думаю? — спросил я.

— Нет, — ответил он равнодушным тоном.

— Что это всё — ненадолго. Рано или поздно он развяжет узелок. Алкоголизм — это не временное помешательство, а карма человеческая. Такая же неотъемлемая черта характера, как вспыльчивость или малодушие.

— Чё серьёзно? — спросил он, делая испуганное лицо. — А то я, глядя на Сашку, тоже решил завязать.

— Даже не пробуй! — ответил я категорично. — Я один день не пью — хуйня полная. Жизнь без алкоголя, как манная каша без масла.

— Жизнь прекрасна и удивительна, если выпить предварительно! — с упоением произнёс я и продолжил перемывать косточки бедному Александру: — Вон, посмотри на Валуева… Несчастный человек. Это не лицо — это гипсовая маска. В глазах — зелёная тоска, как на донышке пустой бутылки, с праздников закатившейся под диван.

— Красиво излагаешь, — похвалил Юра и аккуратно пододвинул ко мне стакан. — Это неизбежно, Эдуард. Не сопротивляйся. Сам же говоришь: «рано или поздно». Давай накатим, братишка… Конец — всё равно один. — При этом физиономия у него была самая добродушная.

Он поднял стакан и предложил чокнуться. Я сперва замешкался, поскольку в моей голове тут же прозвучали напутственные слова батюшки: «Если не выдюжишь, не хочу тебя больше видеть», — а потом словно вожжи отпустили и всё стало безразлично. Я поднял стакан — мы чокнулись, дружно выпили, и жизнь дальше покатилась под горочку.

— Ты, случайно, не пишешь? — спросил меня Агасян, облизывая губы и разминая пальцами сигарету, а я почувствовал, как мои кишки прожигает это дьявольское зелье; мне даже показалось в какой-то момент, что горячее и липкое вытекает из моего ануса, — я испуганно поджал ягодицы и скромно ответил:

— Да так… потихоньку… в ящик… А что?

— Есть в современном кино очевидная проблема.

— Какая?

— Нет хороших сценариев. В стране — не только экономический кризис, но и кризис жанра: людям совершенно нечего сказать. Кино вырождается, потому что уходят люди, прошедшие войну, сталинские лагеря, голод, лишения, но главное — восходящие на стыке радикальных исторических перемен, которые всегда являлись мощным катализатором в искусстве. Уходят, батенька, настоящие идейные творцы, а на смену им приходят мажоры, которых интересуют только бабки и сексуальные развлечения. Они даже понятия не имеют, что любой творческий процесс требует полного самоотречения и аскетизма. — В качестве аргумента он поднял палец, увенчанный роскошным турмалиновым кварцем, и помахал им в воздухе. — Нет сейчас таких людей, как Мережко, Бородянский, Володин… И труба стала ниже, и дым пожиже, вот и приходится всякую хуйню про ментов снимать. Лично меня уже тошнит от этих фильмов, но ведь как-то надо жить. — Когда он это говорил, у него было очень грустное лицо, и мне даже показалось на секундочку, что он не прикалывается, хотя я уже понимал, на сколько этот человек непредсказуем и склонен к перевоплощениям; он мог сыграть любую роль: рефлексирующего интеллигента, прожжённого циника, добродушного плута, весёлого гедониста, влюблённого романтика, жёсткого руководителя, — но никто и никогда не знал, кем он является на самом деле, потому что этого не знал даже сам Юрий Романович.

— Совершенно не с кем работать, — добавил он и протянул руку к пачке сигарет.

— О чём ты говоришь? — удивился я. — В твоём распоряжении — лучшие актёры российского кинематографа. С такими звёздами можно в любой проект вписаться!

— Да я бы всех, — крикнул Юра, выпучив на меня глаза, — променял бы на одного духовитого сценариста, который смог бы меня чем-то удивить!

— Но этого уже давно не было, — спокойным голосом продолжил он. — А если быть более точным — никогда. В этом и заключается моя трагедия.

Он меланхолично закурил, выдохнул большой вязкий клубок дыма, потом огляделся по сторонам и продолжил практически шёпотом:

— Что касается актёров, так я не считаю их творческими людьми. Это просто — марионетки, которых я дёргаю за ниточки. Они участвуют в процессе лишь косвенно: ничего не создают, ничего не решают, не генерируют никаких идей… Слова им пишет сценарист, кинооператор отвечает за их визуальный образ, обстановку и костюмы создают художники, а ещё есть монтаж, цифровая обработка, мастеринг и прочая хуйня. Спрашивается: за что актёры получают бабки?

— За перевоплощение?

Он громко рассмеялся.

— Эдуард… Как правило, они являются заложниками собственных амплуа, и даже такие великие актёры, как Смоктуновский, всю жизнь играют одну и ту же роль. А вот деньги они получают за то, что им дано от бога… Это внешность и харизма. Любой проститутке, любой рыночной торговке, любому спекулянту и мошеннику приходится чаще перевоплощаться, нежели нашим актёрам из «мыльных опер». Они просто находятся в кадре — носят свои пиджаки, говорят заученные тесты, фальшиво улыбаются, плачут, и для них это — такая же повседневность, как для многих сходить на работу. Не боги горшки обжигают, и в кино снимаются самые обыкновенные люди, но почему-то вся слава достаётся им, а имена гениальных режиссёров, сценаристов, кинооператоров всегда остаются в тени.

— Злой ты, Юра… Прямо Карабас Барабас! — пошутил я.

— Ты не прав, — мягко, с улыбочкой ответил он, совершенно изменив выражение лица, и даже глаза его потеплели и стали чуточку влажными. — Я очень люблю своих актёров. Они — для меня, как дети: иногда приходится поругать, а иногда и ремня всыпать. А как ещё по-другому? Очень несознательный народ.

— Ничего страшного, — согласился я. — На меня отец матом ругается, «долбаёбом» называет, так я даже не обижаюсь. Пороть прекратил, когда мне шестнадцать лет было. Жёсткий человек, но я его очень люблю и уважаю… потому что он по-своему прав. Его, между прочим, тоже Юрой зовут.

— А вообще-то ты не производишь впечатление долбаёба, — сказал Агасян, глядя на меня с оптимизмом.

— Хм, — скромно улыбнулся я. — Первое впечатление всегда обманчиво.

— Ну не знаю… Я долбаёбов на своём веку повидал.

— А я — латентный, вялотекущий… Вроде нормальный-нормальный, а потом как выкину что-нибудь эдакое.

— То есть советуешь держаться от тебя подальше? — спросил