Жизнь и судьба Михаила Ходорковского - Наталья Точильникова

Читая этот огромный разворот в «Новой», тогда же, осенью 2009-го, я поймала себя на том, что позиция Ходорковского мне ближе, хотя все советское было для меня столь же отвратительно и неприемлемо, как и для Улицкой. Хотя в том возрасте, когда он был в Комсомоле, я была в «Демократическом союзе», и в том возрасте (я младше него на шесть лет), когда он был комсомольским секретарем, я баллотировалась в Моссовет от движения «Демократическая Россия».

Потому что мы оба верили, хотя и в прямо противоположные вещи. И я тоже была человеком «партийным», хотя и из другой партии. Мы оба были, состояли и привлекались, а не сидели дома сложа руки из страха поучаствовать в строительстве дороги в ад.

Может, и замостили некоторый кусок.

Но если бояться построить дорогу в ад, вообще ничего не построишь.

Он по вере своей, ради России, готов был работать с гексогеном. Мы, по вере нашей, выходили на площади. И считали, что приносим себя в жертву ради блага своей страны, потому что скоро кончится Перестройка, и нас всех сошлют, если не расстреляют. Хотя и подбадривали себя утверждениями о том, что тигр этот давно бумажный.

И Ельцин, хотя никогда не был для меня идеалом, но приемлемым вариантом был.

И не по злому умыслу он «сдал нас КГБ». Гораздо хуже.

Это было ошибкой.

Он не понял, кто перед ним.

Вторая тема писем Улицкой – тюрьма.

«Солженицын считал, что опыт тюрьмы человека закаляет и очень ценен сам по себе, а другой сиделец, менее счастливый, Варлам Шаламов, считал, что опыт тюрьмы в нормальной человеческой жизни непригоден и неприменим вне тюрьмы», – пишет Улицкая. И спрашивает, как ее собеседнику удается справляться с тюремной реальностью, нет ли у него ощущения дурного сна, и как он оценивает свой тюремный опыт.

«Понял истоки Вашего внимания, – отвечает Ходорковский. – Надо отметить, типичные для значительной части нашей интеллигенции. К сожалению, т. к. тюрьма – не самый лучший опыт. В связи с чем мне больше по душе Шаламов, чем Солженицын. Думаю, разница в их позиции связана с тем, что Солженицын считал авторитарный, а значит, тюремный способ управления страной допустимым. Но как «гуманист» полагал необходимым опытом управленца опробование розог на собственной спине. Достойно уважения, но не присоединяюсь.

Тюрьма – место антикультуры, антицивилизации. Здесь добро – зло, ложь – правда. Здесь отребье воспитывает отребье, а приличные люди ощущают себя глубоко несчастными, т. к. ничего не могут сделать внутри этой отвратительной системы.

Нет, это чересчур, конечно, могут и делают, но так жутко смотреть, как каждый день спасаются единицы, а тонут десятки человеческих судеб. И как медленно, оборачиваясь и возвращаясь, движутся перемены.

Мой рецепт выживания – учиться понимать и прощать. Чем лучше, глубже понимаешь, надеваешь чужую шкуру – тем сложнее осуждать и проще прощать.

В результате иногда происходит чудо: сломанный человек распрямляется и, собственно, становится человеком. Тюремные чиновники этого страшно боятся и совсем не понимают – как? почему? А для меня такие случаи – счастье. Мои адвокаты видели, и не один раз».

За эту переписку в январе следующего 2010 года Михаил Ходорковский и Людмила Улицкая были удостоены литературной премии «Глобус».

Премию вручали 13 января в Овальном зале Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы.

За отца премию получала его дочь Настя Ходорковская.

«Здравствуйте, мне очень жаль, что мой папа не может здесь присутствовать и получить эту премию, – сказала она. – Тем не менее, я его представляю, и для меня большая честь представлять этого очень важного в моей жизни человека. Когда я встречаюсь с ним за двойным стеклом с решеткой, это, наверное, одни из самых грустных, но долгожданных моментов в моей недолгой еще жизни. Мы ждем его. Я жду треть своей жизни, мои братья ждут его чуть больше половины. Мы очень надеемся, что скоро он вернется, и наша семья будет снова вместе, и он снова сможет помогать, продолжать деятельность. Папа просил передать, чтобы вы не теряли надежды, чтобы сохраняли веру в справедливость и в хорошее в людях. Мы с семьей решили передать премию детям, воспитывающимся в Лицее в Кораллово. Спасибо».

Точно также поступила со своей частью премии и Людмила Улицкая.

Свидетели обвинения

Суд тем временем шел своим чередом. Тогда же, в сентябре 2009-го, через несколько дней после публикации в «Новой» переписки Ходорковского и Улицкой, обвинение заявило о завершении предоставления письменных доказательств.

28 сентября начались допросы свидетелей обвинения.

Первым вступал бывший директор АОЗТ «Волна» Андрей Крайнов. Помните историю «Апатита»? О хищении нефти свидетеля почему-то не спрашивали. А спрашивали об учреждении в зонах с льготным налогообложением многочисленных аффилированных с «ЮКОСом» фирм. То есть собственно тех же, о которых речь шла на первом процессе, когда обсуждался вопрос об уходе от налогов.

«Нам не вменяется в вину незаконная регистрация предприятий, – удивился Михаил Ходорковский. – <…> Обсуждать вопросы регистрации предприятий – это все равно, что обсуждать, есть ли жизнь на Марсе. Абсолютно бессмысленно. Например, если предполагается кража водки с помощью угнанного автомобиля, и нет доказательств угона автомобиля, а только доказательства кражи водки, то говорить об угоне автомобиля совершенно бессмысленно. В данном варианте незаконная якобы регистрация предприятий – неотносимая к данному делу клевета». [245]

Именно этой «неотносимой к делу клевете» и была посвящена большая часть допросов свидетелей. На трибуне один за другим сменяли друг друга номинальные директора трейдинговых фирм «ЮКОСа». Наибольшие подозрения прокуроров вызывал тот факт, что директора реально деятельностью фирм не руководили, а только ставили подписи на договорах, которые привозил курьер. И на бумагах к этому моменту уже стояли визы многочисленных служб «ЮКОСа», например, правового управления.

Но о параде номинальных директоров чуть позже. Вслед за Крайновым выступал, пожалуй, главный свидетель обвинения – экс-глава «Ист Петролеум» Евгений Рыбин. Тот самый миноритарный акционер «Томскнефти», на которого было два покушения, якобы организованных «ЮКОСом».

«Все исходило от Ходорковского! – провозгласил свидетель. – Это все его барахло, его деньги. Наворовал все это и защищал незаконными методами! Так они и «Томскнефть» развалили. Все свели в ноль и обогатились…».

Судья попросил быть поконкретнее.

«Я лично не получил ни копейки прибыли, хотя владел пакетом акций», – был предельно конкретен Рыбин.

«Персонально кто участвовал в политике ценообразования?» – интересовался прокурор Лахтин.

«Не могу сказать, кто конкретно утверждал цены. Но я знаю, как это делается, сам профессиональный нефтяник. Знаю, как это делается – сколько можно уворовать, чтобы хватало на рабочих и скважины, и чтобы мэру города дать, чтобы тот сильно не верещал… А остальное можно смело украсть. В «Томскнефти» Ходорковский украл все что можно, все что плохо лежало! Может в «Юганске» Ходорковский не так нагло воровал, я не знаю».

Интересное, однако, воровство получается, что и на рабочих хватает, и на скважины и даже на мэра…

Но в основном Рыбина допрашивали о тех самых покушениях, и он был эмоционален и напорист: «Да я буду и дальше бороться, чтобы они все сидели, и эти, и Невзлин, и все!». И его ответы были достойны пера Суркова и Доренко.

Правда, о хищении нефти в вопросах прокуроров речь так и не зашла. Спрашивали о закупочных ценах. Во сколько раз были занижены, не уточняя, по сравнению с чем.

Рыбин смог оценить и так, не сравнивая: примерно в два раза. Правда, без конкретики. Без цифр и дат.

«Спасибо Вам!» – сказала Рыбину прокурор Ибрагимова, выходя из зала.

На следующем заседании право задавать вопросы перешло к защите.

«Вам что-нибудь известно о хищении всей добытой «Томскнефтью» нефти в период с 1998 по 2003 годы?» – поинтересовался адвокат Алексей Мирошниченко.

«Нефть невозможно украсть всю или ее большое количество, потому что нефть жестко регламентируется по своему движению. Украсть можно средства от продажи этой нефти. Я полагаю, что это недопонимание просто. Украсть ДЕНЬГИ от реализации нефти. Это одно и то же», – ответил Рыбин.

Потом, в ходе процесса, прокуроры неоднократно уточняли, что украдена именно нефть, та самая, которую «невозможно украсть» даже по мнению злейшего врага Ходорковского.

Еще бы!

Ведь средства от продажи нефти по ценам Роттердама не поступали и не могли поступать на счета нефтедобывающих компаний – они продавали нефть в России, прямо на промысле. Все их затраты на добычу и подготовку нефти были покрыты выручкой с превышением, то есть у них была и прибыль. А значит, даже ущерб-то в форме упущенной выгоды ничем не доказан. Так что говорить о хищении денег обвинение никак не могло, даже с позиций той самой 165-й статьи, по которой кончился срок давности. И никакого недопонимания здесь нет.