Жизнь и судьба Михаила Ходорковского - Наталья Точильникова

Здесь выступали номинальные директора, они поясняли вам, что ничего не подпишут, если это нарушает регламент, они старались жестко ему следовать. Именно таких людей мы и подбирали на эти должности. При этом сути проблемы они могли вообще не знать. У них есть регламент – они его четко исполняют.

Третье. Специфические требования налогового планирования. В соответствии с формальными налоговыми критериями «ПрайвотерхаусКуперс» требовал соблюдения принципа несвязанности. В частности, «ЮКОСа» и торговых структур. В частности, директора не могли работать в штате «ЮКОСа». Несомненно, факт принадлежности торговых компаний «ЮКОСу» был известен Министерству по налогам, Минфину, Минэкономики, которые читали консолидированную отчетность «ЮКОСа» и обсуждали ее со мной. А также это было известно МВД, Генпрокуратуре, ФСБ, пограничной службе и всем другим службам, которые получали миллионы тонн нефтепродуктов с заводов «ЮКОСа», но по договорам с этими торговыми структурами. То есть ситуация для всех была абсолютно прозрачна. «ПрайвотерхаусКуперс» при несоблюдении нами формальных признаков мог заставить «ЮКОС» уменьшить размер показываемой прибыли на сумму резервов под налоговые риски. Требования «ПрайвотерхаусКуперс» нами исполнялись».

«Причины, по которым использовались различные юрлица, – говорил он в своих показаниях, – это удобный инструментарий для работы в компаниях. Отдельные юрлица позволяют сегментировать ответственность…, но главное что разнесение товарных потоков по разным юрлицам позволяло разносить нам налоговые платежи по различным юрисдикциям. В том числе по тем, где предоставлялись налоговые льготы. Но мы так делали далеко не всегда и по двум причинам всегда. Первая причина: среднеотраслевой уровень выплаты налогов на тонну добытой нефти – это святцы для нефтяных компаний. Если ты не дотягиваешь до этого уровня – тебе жизни не дадут! Это отслеживалось Министерством по налогам и сборам. Сумма налогов, которые мы должны были заплатить, нам была известна. Более того, до 98—99 года действовали так называемые налоговые соглашения между нефтяными компаниями и Министерством по налогам и сборам, где мы указывали в абсолютных величинах сумму налога, которую обязуемся уплатить в том или ином квартале. О чем мы сейчас говорим вообще?! Или это уже все забыли? Это была первая причина, налоги все равно надо было платить, а вторая причина – мы разносили налоги по регионам, с которыми надо было поддерживать отношения. Не заплатить налог в регионе – это значит рассориться с местной администрацией и подорвать себе сбытовой регион. И никакая компания «ЮКОС» в этом не необычная. У «Газпрома» такая же история, у «Роснефти», «Лукойла» такая же история! Никому выпасть из строя никто никогда не позволял»…

Допрос Алексея Голубовича

Следующим кульминационным моментом процесса был, несомненно, допрос Алексея Дмитриевича Голубовича в январе 2010-го.

В нем был даже не Шекспировский, а почти архетипический драматизм, как в любой истории предательства: от Иуды Искариота и Ганелона до Фуше и Талейрана.

Вернувшись из суда после его второго допроса, я даже принялась перечитывать «Песнь о Роланде».

Для сравнения.

И убедилась, что моральный прогресс все-таки есть. В старинных источниках основными причинами предательства называют корысть и честолюбие, в наше время актуальнее трусость. И что ни предатель – то поневоле. Хотя и те древние причины, увы, никто не списывал со счетов.

Но по порядку.

Первый допрос был 19 января. Алексей Дмитриевич встал на свидетельскую трибуну в трех шагах от меня.

Худощав, даже изящен, одет в щегольской костюм и яркий галстук. Сдержан и говорит с типичной интеллигентской интонацией.

Пожалуй, он мне понравился, несмотря на все, что я о нем знала.

Он мне симпатичен.

Пока.

В первый день он меня не разочаровал. Когда речь шла об обмене акций дочерних компаний ВНК, упомянул и о защите активов от рейдерской атаки и об обмене акций по рыночным котировкам, как эквивалентном обмене. И о том, что дело против сотрудников «ЮКОСа» заказное.

Умный и компетентный человек говорил правду. Приятно и слушать и смотреть.

Правда, честь изобретения схемы обмена великодушно уступил Василию Алексаняну, но не прямо, не в лоб, оставляя лазейку для самооправданий: «Я не могу вспомнить персонально, кто изначально это придумал. Мы исходили из записок, которые приходили нам из правового управления. Начальником управления тогда являлся Алексанян».

Этот пассаж слегка испортил впечатление.

Потом речь зашла о трансфертных ценах. «Были Дарт и иже с ними, которые говорили, что вот «ЮКОС» плохой и использует трансфертные цены, но все это больше похоже было на голословные утверждения», – сказал Голубович. «А с самим Дартом вы встречались?» – спросил прокурор Лахтин. «С ним никто не встречался, – заметил Голубович. – Он жил на яхте…».

На том первом допросе Голубович был весел, много смеялся и то и дело смотрел на аквариум с подсудимыми.

«Вам смешно?! Вы соскучились по Ходорковскому?!» – громко спросила прокурор Ибрагимова.

«Это намек?» – среагировал Голубович.

«Вы при ответе на каждый вопрос смотрите на него! Если вам вопрос непонятен, спросите у судьи! И не надо смеяться!»

«Мне действительно непонятен вопрос. И мне действительно смешно слышать такие вопросы!»

В шестом часу вечера, когда заседание подходило к концу, Ходорковский сделал краткое заявление: «Я прошу уважаемый суд неким образом, не знаю как, оградить свидетеля в день перерыва и другие дни допроса от возможного, на мой взгляд, воздействия… кхм-кхм… лиц, сотрудничающих со стороной обвинения. И его юристов тоже».

«У нас тоже такая же просьба! – вскочила Ибрагимова. – Мы просим оградить свидетеля от лиц, подчиненных Ходорковскому!».

Зал засмеялся.

«А как? Как оградить? – недоумевал судья. – Дома посадить?».

На обратном пути я думала, что на следующем заседании меня ждет шекспировская сцена: Алексей Дмитриевич смотрит в «аквариум», бьет себя кулаком в грудь и говорит: «Моя вина, Михаил Борисович! Простите!»

«Сегодня я вернусь домой», – думала я и вычеркну фразу Шахновского о том, что Алексей Дмитриевич – трус.

Вычеркивать не пришлось.

На следующем заседании Голубовича как подменили.

«Можно маленькое заявление сделать… – попросил Алексей Дмитриевич, едва поднявшись на свидетельскую трибуну 21-го января. – Я во вчерашней газете прочитал… цитируют тут уважаемого адвоката Клювганта, где он говорит, что в суде я признал действия руководителей «ЮКОСа» с акциями ВНК не только законными, но и необходимыми, и что я признал, что они обменивались по справедливой оценке. Но я хотел сказать, что не делал таких признаний…

Я вследствие этого получаю большое количество звонков от СМИ, вижу публикации с недостоверной информацией, что я якобы был обвиненным по делу ВНК, якобы нахожусь под программой защиты свидетелей, что не соответствует действительности, все это наносит мне существенный ущерб, я это воспринимаю как давление на свидетеля, прошу защиту воздержаться от таких комментариев по крайней мере до завершения моих показаний, тем более что по оценке акций в ходе обмена никаких заключений не делал и не мог сделать, потому что не видел оценки – мне ее не предъявляли, мои комментарии касались того, каким образом размещался заказ в МЦО на проведение оценки, а не того что там было написано». [250]

А я уж думала, что у него проснулась совесть. Просто 19-го у нее была бессонница.

Или ее разбудил взгляд Михаила Борисовича из «аквариума», его смех и его улыбка.

Хотя скорее все было прозаичнее: в 2008-м кончился срок давности по эпизоду с обменом акций «дочек» ВНК. В обвинительном заключении это названо «хищением». Тяжкое преступление. Срок давности – 10 лет. И, осмелев, Алексей Дмитриевич начал говорить правду.

А потом ему напомнили, что кроме хищения есть еще отмывание – особо тяжкое преступление, срок давности 15 лет. И напомнили о том, что у него бизнес в России, как и у его жены.

Или о том, что три года, с 2003 по 2006-й, Алексей Дмитриевич был в бегах, а промежуток времени, когда человек скрывается, не засчитывается в срок давности. А дело – оно как дверь: как закрыли, так и откроют. Видимо, это и объяснили ему его юристы.

И мне ничего вычеркивать не пришлось.

Прокурор Лахтин не поленился заново задать вопросы обновленному Голубовичу, и в ответах Алексея Дмитриевича обмен акций тут же стал неэквивалентным…

На следующий день 22 января прокурор Ибрагимова читала допросы Голубовича на предварительном следствии. «После долгих размышлений я решил добровольно вернуться в Россию и ответить на все вопросы следствия, мера пресечения в виде заключения под стражу мне была заменена на подписку о невыезде, – говорил Алексей Дмитриевич на допросе 2007 года. – В настоящее время расследование по уголовному делу ведется без чьего-либо вмешательства. Я не ощущаю политического давления или влияния на ход дела. Я уверен, что Ходорковский, Лебедев и другие сотрудники «ЮКОСа» не преследуются по политическим мотивам».