Главная улица - Синклер Льюис

Эрик медленно заговорил, рассказывая о себе. Он нарисовал перед Кэрол картину своей службы в большой портняжной мастерской в Миннеаполисе: пар, духота и тяжелая работа; люди в потертых жилетках и измятых брюках, с сиплыми от пива голосами; они цинично говорили о женщинах и всячески издевались над ним.

— Но я не обращал на это внимания, потому что у меня было куда уйти от них. Я часто ходил в Институт искусств и галерею Уокера или бродил вокруг озера Гариет. А то пойду за город, к Гейтс-хаузу, и воображаю, что это дворец в Италии и я в нем живу. Я маркиз и после ранения в Падуе коллекционирую ковры. Только один раз вышла у меня неприятность, когда портной, некий Финкельфарб, нашел мой дневник, который я старался прятать, и начал читать его вслух в мастерской. У нас с ним вышла большая потасовка. — Эрик рассмеялся. — Меня оштрафовали на пять долларов. Но все это осталось где-то далеко. Мне кажется, что вы стоите между мной и газовыми горелками с желто-лиловыми языками пламени, которые лижут утюги и весь день гудят: «ууу»!

Она только крепче сжала его палец, когда представила себе низкую жаркую комнату, глухой стук утюгов, пар над подпаленной материей и Эрика среди хихикающих гномов. Его палец забрался в ее перчатку и гладил ее ладонь. Она выдернула руку, быстро сняла перчатку и снова вложила свою руку в его.

Он пробормотал что-то вроде: «Удивительная женщина!» В блаженном успокоении она не слушала его слов и ощущала только биение крыльев его голоса.

Она чувствовала, что ему хочется сказать что-то значительное.

— Вот что, Кэрол… я написал про вас стихи.

— Это мило. Прочтите их.

— Черт возьми! Не говорите об этом так небрежно! Неужели вы не можете относиться ко мне серьезно?

— Мой дорогой мальчик, если бы я стала относиться к вам серьезно… Я не хочу, чтобы нам обоим было больнее, чем… чем… будет. Прочтите стихи. Мне никто еще не посвящал стихов!

— Это, собственно, не стихи. Это просто несколько слов, которые я люблю за то, что они, мне кажется, хорошо схватывают ваш дух. Вероятно, другой не нашел бы в них ничего, но… в общем так:

Мила и нежна, весела и умна,И глаза в мою душу смотрят до дна.

Чувствуете их внутренний смысл, как я?

— Да! Я вам бесконечно благодарна.

И она была благодарна. Хотя понимала, что стихи очень плохи.

Она чувствовала мрачную красоту опускающейся ночи. Огромные розовые облака окружали одинокий месяц. Лужи и камни сверкали внутренним светом. Кэрол и Эрик прошли мимо рощи тополей. Днем она была реденькая, но теперь поднималась им навстречу грозной стеной. Кэрол остановилась. Слышно было, как капало с ветвей и как мокрые листья печально ложились на сырую землю.

— Ожидание, ожидание… все чего-то ждет, — прошептала она и, высвободив руку, прижала пальцы к губам.

Ее наполняла тихая грусть.

— Мне хорошо. Так пойдем же домой, прежде чем мы станем несчастливы. Пожалуй, присядем на минутку вон на то бревно — послушать тишину?

— Нет, слишком сыро. Но мне хотелось бы разложить костер, и вы сидели бы у огня на моем пальто. Я знаток по части костров! Мы с моим кузеном Ларсом прожили раз неделю в засыпанной снегом хижине в глубине Больших Лесов. Когда мы до нее добрались, там на очаге вырос целый купол льда. Но мы вырубили лед и набросали туда сосновых сучьев. Давайте разведем здесь, в лесу, костер и посидим возле него?

Она колебалась, согласиться или нет. Голова у нее слегка побаливала. Воля ушла. Все кругом — ночь, силуэт Эрика, осторожная поступь судьбы — все было неуловимо, как если бы она бестелесным духом скользила в четвертом измерении. В то время, как ее душа блуждала во мгле, на повороте дороги вдруг сверкнули фары автомобиля. Кэрол и Эрик невольно отодвинулись друг от друга.

«Как мне быть? — подумала Кэрол. — Неужели… О, я не дам ограбить себя! Я не делаю ничего дурного. Если я настолько рабыня, что не могу посидеть с человеком у костра и поболтать, лучше мне умереть!»

Свет фар гудевшей вдали машины усиливался как по волшебству. Вот они осветили Кэрол и ее спутника и разом остановились. Из-за мутного стеклянного щитка прозвучал голос — раздраженно, резко:

— Эй, вы там!

Она поняла, что это Кенникот.

Раздражение в его голосе сейчас же пропало.

— Гуляете?

Они поддакнули, словно школьники.

— Довольно сыро как будто? Поедем обратно. Подсаживайтесь сюда, на переднее сиденье, Вальборг!

Он повелительно распахнул дверцу. Кэрол видела, как влез Эрик, и поняла, что ей предоставляется самой открыть дверцу и сесть на заднее сиденье. Чудо, только что пылавшее до небес, мгновенно погасло, и она снова была докторшей Кенникот из Гофер-Прери, едущей на старой, скрипучей машине в ожидании головомойки от мужа.

Она со страхом подумала, что Кенникот скажет Эрику, и нагнулась вперед. Кенникот говорил:. — Ночью, наверно, будет дождь.

— Да, — сказал Эрик.

— Странная осень в этом году. Я не припомню такого холодного октября и вслед за тем такого мягкого ноября. Ведь девятого октября шел снег! А в этом месяце теплая погода держалась до двадцать первого. Кажется, в ноябре не выпало ни снежинки, правда? Ну, а теперь снег может повалить в любое время.

— Да, может быть, — согласился Эрик.

— Жаль, что в эту осень у меня нет времени ходить на уток! Вы только представьте себе… — Кенникот говорил очень убедительно. — Один приятель писал мне с озера Мэн-Трап, что подстрелил за час семь крякв и двух нырков!

— Повезло ему, — ответил Эрик.

Кэрол словно и не существовало. Зато Кенникот проявлял бурную веселость.

— Берегись! — крикнул он какому-то фермеру, замедляя ход, чтобы объехать испуганных лошадей.- Schon gut!![30]

Она сидела, откинувшись на подушки, забытая, озябшая, иегероическая героиня безумно иедраматгической драмы. Она приняла тяжелое и окончательное решение. Она скажет Кенникоту… Что она ему скажет? Она не могла объявить, что любит Эрика. Была ли она сама в этом уверена? Но она не станет молчать. Она и сама не знала, что было тому причиной: жалость к обманувшемуся Кенникоту или раздражение на него за то, что он воображал себя достойным заполнить собою жизнь женщины. — но она чувствовала, что вырвалась из ловушки, что может теперь говорить откровенно. О, что — то будет?

Кенникот между тем занимал Эрика разговором:

— Что может быть лучше, чем часок на тяге! От этого аппетит разыгрывается и… Черт возьми, у двигателя мощность, как у авторучки! Должно быть, опять в цилиндрах полно нагара. Пожалуй, придется поставить новые кольца.

На Главной улице он остановил машину и любезно сказал:

— Ну вот, отсюда вам всего квартал ходьбы. Доброй ночи!

Кэрол вся насторожилась. Неужели Эрик так и уйдет?

Безучастно он открыл дверцу машины и пробормотал:

— Доброй ночи, Кэрол! Я очень рад, что мы погуляли.

Она пожала ему руку. Машина тронулась. Эрик исчез за углом аптеки на Главной улице.

Кенникот не замечал жены, пока они не подъехали к дому. Тогда он снизошел:

— Вылезай-ка, а я отведу машину. Пожалуйста, посмотри, не заперта ли задня" дверь.

Кэрол отперла ему. При этом она заметила, что все еще держит в руке сырую перчатку, которую сняла для Эрика. Она надела ее. Не двигаясь, стояла она посреди гостиной в мокрой жакетке и грязных галошах. Кенникот был непроницаем, как всегда. Оказывается, ей предстояла вовсе не такая простая задача, как выслушать его нравоучение, — ей надо было сделать так, чтобы он выслушал ее, чтобы он постарался понять те туманные вещи, которые она ему скажет, а не прервал бы ее на полуслове зевком и не ушел бы заводить часы и ложиться спать. Она слышала, как он насыпал уголь в топку, потом с топотом прошел через кухню, и действительно остановился в передней, и — так и есть — завел часы.

Он вошел в гостиную, перевел взгляд с ее промокшей шляпки на испачканные галоши. Она предчувствовала —» она слышала, видела, осязала, обоняла, ощущала вкусом, — как он сейчас скажет: «Ты бы сняла жакетку, Кэрри. Она совсем мокрая».

Да, вот он уже открыл рот:

— Вот что, Кэрри, ты бы… — Он бросил свое пальто на стул, подошел к ней и продолжал высоким, звенящим голосом, — ты бы лучше оставила это. Пора! Я не собираюсь разыгрывать взбешенного супруга. Я к тебе хорошо отношусь, уважаю тебя и не хочу устраивать мелодраму и валять дурака. Но мне кажется, что пора тебе и Вальборгу сказать стоп, пока ты не влипла в историю, как Ферн Маллинз.

— Разве ты…

— Конечно, я знаю все. Чего ты ожидала от города, полного сплетников, у которых только и есть дела, что совать всюду свой нос? Конечно, они не смели преподносить это мне прямо, но намеков было много, а кроме того, я и сам мог видеть, что он тебе нравится. Правда, я знаю, какая ты холодная, знаю, что ты не потерпишь, если бы Вальборг и попробовал взять тебя за руку или поцеловать, и поэтому я был спокоен. Но неужели ты думаешь, что этот молодой шведский парень с фермы так же невинен и платоничен, как ты? Погоди, не сердись я не буду его ругать! Да он и не такой плохой малый! Он молод и любит возиться с книжками. Понятно, что он тебе нравится. Это бы еще полбеды. Но разве ты не видела, на что способен наш город, когда он обвиняет кого-нибудь в безнравственности, как эту самую Ферн? Ты, вероятно, воображаешь, что двое влюбленных могут быть совершенно одни, но, что бы ты ни делала в этом городе, за тобой неизменно следит множество незваных, но чертовски заинтересованных зрителей. Неужели ты не понимаешь, что если мамаша Уэстлейк и прочие начнут травить тебя, они загонят тебя в тупик и так растрезвонят про твои шуры-муры с Вальборгом, что тебе ничего не останется, как оправдать эти слухи назло им!