Хранитель мечты - Пенелопа Уильямсон

— Говорю вам, милорд, долой ему оба yxa! Впредь будет знать, как воровать.

Услышав совет капеллана, парнишка повалился на колени и зарыдал от ужаса.

— Отработаешь шесть месяцев на барщине, — сказал Рейн внушительно, — и чтобы я впредь не видел твоей физиономии в такие дни, иначе быть тебе без ушей.

Парнишка поднялся и начал пятиться прочь, рыдая теперь уже от облегчения. «Муж мой — справедливый и милосердный господин, — уныло подумала Арианна, — вот только будет ли он ко мне так справедлив и милосерден?»

Но она и сама знала ответ. Одно дело — красть на огороде капусту, и совсем другое — предать своего сюзерена. Рейн неизбежно должен был подумать, что это она известила Кайлида о поездке в аббатство. Да и на кого еще было ему думать? Разве что она решила бы выдать брата... нет, только не это!

Но что же теперь будет? Рейн принял от нее клятву верности и удостоил ее рыцарской чести, и он, конечно же, сочтет ее поступок предательством. Он никогда ее не простит, никогда не поверит ей снова. Он будет уверен, что для нее нет ни верности, ни чести.

Но он не ударит ее, несмотря ни на что, даже теперь (она не солгала Родри, когда уверяла его в этом), хотя многие из мужчин убили бы жену и за меньший проступок. И дело было не в том, что она собиралась прикрыться беременностью, как щитом... а она собиралась прикрыться ею, потому что зародившаяся жизнь была еще слишком хрупка, чтобы подвергать ее каким бы то ни было испытаниям.

Арианна подумала об этом с новой болью: новость о том, что он скоро будет отцом, при обычных обстоятельствах была бы счастьем для мужа, потому что беременность жены воплощает все то, что они разделили, всю радость слияния, всю близость, близость, которая отныне навсегда утрачена для них с Рейном.

Арианна прислонилась к колонне и застыла в ожидании. Рейн дал согласие на освобождение крепостной крестьянки от ежегодного взноса в виде курицы-несушки, потому что женщина вскоре ожидала очередного пополнения семьи. Затем он наложил штраф на торговца перцем, который разбавлял свой товар молотой ореховой скорлупой (штраф был назначен в размере месячной выручки от продажи).

Она встрепенулась только тогда, когда к возвышению, распихивая народ, прошел сэр Одо.

Здоровяк склонился к самому уху Рейна и начал шептать. Даже оттуда, где она находилась, Арианна увидела ужасную перемену, случившуюся с мужем. Он вскинул потемневшее лицо и хлестнул ее взглядом, как бичом. Она пошла навстречу этому взгляду, навстречу гневу Рейна, потом побежала, но на нижней ступени сэр Одо решительно заступил ей дорогу.

— Я должна поговорить с ним!

— Миледи, мне приказано проводить вас в вашу комнату

— Но!..

— Прошу вас, миледи.

Высоко подняв голову, Арианна пошла сквозь строй любопытных взглядов к выходу из залы.

***

Она стояла у окна, глядя на сочно-зеленые промокшие холмы и глинистые воды Клуида. Рейн видел все это — и самое Арианну — сквозь багровую пелену ярости.

Когда дверь ударилась об стену и отскочила от нее, Арианна быстро повернулась и сжала обеими руками живот, словно распадалась на части и хотела хоть как-то сохранить целостность. Но глаза ее оставались спокойными — проклятые глаза цвета моря в штормовой день!

— Сука! Ты предала меня!

Рейн бросился вперед, ожидая, что жена отшатнется или закроется руками, но она осталась в той же позе и не отвела глаза.

— Я верил тебе! — прорычал он, сжимая кулаки.

— Я знаю, Рейн. Мне так жаль...

Он заглушил остаток фразы, схватив ее за горло, и едва удержался, чтобы не сдавить его изо всех сил. О его судорожно напряженную ладонь бился частый тугой пульс.

— Ах, тебе жаль? — спросил он, едва слыша собственный голос. — Твое «жаль» навязло у меня в ушах, Арианна. Как же ловко ты умеешь разыгрывать из себя святую невинность! Ты из тех, кто всаживает в человека нож, а потом делает вид, что не понимает, откуда он взялся в руке!

Горло под его ладонью задвигалось, как если бы она пыталась что-то ответить. Потом Арианна просто закрыла глаза и молча покачала головой.

— Мне бы надо убить тебя... — прошептал он.

— Рейн!

Он оттолкнул ее и с силой ударил кулаком по столу.

— Я верил тебе, верил, понимаешь? Ты дала мне клятву верности, и я, как дурак, поверил тебе! Господи Иисусе, как я мог так глупо попасться! — Он засмеялся хриплым горьким смехом, похожим на скрежет ржавого железа. — Так бывает с каждым, кто думает не мозгами, а концом.

Арианна протянула руку, но отдернула, не коснувшись его.

— Прошу тебя, Рейн, прошу тебя! Что бы ни было между нами, мы знали радость в постели друг с другом. Если ты разрушишь это, не останется вообще ничего!

Он повернулся. Недавнее неистовство уступило место ледяному спокойствию. Он вдруг понял истинное положение вещей, и это неожиданное понимание изменило все. Та, кого он почему-то принял за соратника, за друга, была всего лица его рабой, имуществом, с которым можно делать все что угод но. Ее можно наказывать за непослушание, ее можно и нужо время от времени бить, чтобы знала свое место. Дело мужа — владеть женой, а не доверять ей.

— Вот тут ты права, — сказал он ровным, безжизненным голосом. — Ты возбуждаешь меня и готова раздвинуть ноги каждый раз, когда у меня зашевелится в штанах. Но это единственное, на что ты годишься, Арианна.

Он схватил ее за руку и потащил к кровати, грубо толкнув поверх покрывала. Некоторое время он стоял, глядя сверху вниз — на волосы, разметавшиеся поверх серого меха, такие густые, гладкие и блестящие; на приоткрытый трепещущий рот с полной нижней губой; на глаза, округа ляющиеся и темнеющие по мере того, как она стала догадываться о его намерении.

Потом она начала отползать на локтях, но Рейн улёгся сверху всей тяжестью, придавив ее к кровати. Он запустил пальцы ей в волосы и намотал их на кулак так, что на шее Арианны натянулись сухожилия. Он ждал сопротивления, но она замерла в полной неподвижности.

— Рейн...

Он заставил жену замолчать, буквально ударившись ртом о ее рот, так, что зубы скрипнули о зубы. Он не целовал ее, а кусал, обезумев от ярости и боли, обезумев от ненависти. Как он ненавидел ее! Но еще больше он ненавидел себя зато, что поверил ей, поверил опять после многих лет недоверия ко всем и всему. Разве он не знал с самого начала, что доверие ведет к удару ножом в спину?

Каким-то чудом Арианне удалось высвободить рот, и она крикнула, упираясь ладонями ему в грудь:

— Только не сейчас, Рейн! Не когда ты в ярости! Ты повредишь ребенку!

Ее крик протянулся в бесконечность, повторяясь и повторяясь, простираясь между ними и отделяя их еще дальше друг от друга, а когда он отзвучал, наступила тишина, показавшаяся мертвой. Рейн замер, по-прежнему держа в кулаке волосы Арианны и глядя в лицо, которое оставалось едва в дюйме от его лица. Он дышал тяжело и бурно, как дышит океан, в шторм пытающийся захлестнуть волнами самые высокие скалы. Горячее частое дыхание Арианны овевало его лицо. Губы ее были окровавлены от его укусов.