Рассвет пламенеет - Борис Беленков

— Почему ты перестал являться домой? Я могу… могу умереть от тоски!

— Ты, кроме шуток, очень похудела, девочка, — заметил генерал, глядя на дочь, кивая головой и усмехаясь, причем Наташе не совсем было понятно, кому он кивает и почему усмехается, — его взор так и скашивался к оставленной на столе разрисованной пунктирами карте.

— Неужели ты не можешь заехать домой пообедать, поспать немножко?.. Ну, так же невозможно!..

— Замечание совершенно справедливое, Наталка, — тихо, как бы про себя, сказал генерал. — Не подумай, девочка, что я в самом деле не испытываю стыда от твоих справедливых упреков.

Его воспаленные от бессонницы глаза тепло смотрели на дочь. Наташа сердилась, подступала к нему, насупившись.

— Знаю, что ты занят большим делом, это я хорошо знаю и не могу требовать от тебя, чтобы ты являлся домой, когда мне этого захочется и на сколько захочется. Но я также не могу и молчать!.. Ведь заболеешь, папочка!

— Заболеть никак не имею права, — возразил Максим Михайлович и, обняв Наташу, тихонько повел ее к дивану. — Посидим немножко рядком! Значит, ты соскучилась?

— А как ты думаешь?

Он, не отвечая, взял ее теплые руки в свои большие ладони. Она успокоилась. Сидела молча некоторое время, глядя на него, как на что-то загадочное, не совсем понятное ей.

— Я верю, мы обязательно разобьем Клейста! — сказала она.

— Да, — убежденно сказал генерал. — Наш народ негодует и ненавидит оккупантов. Они оскорбили само достоинство человека. И советский солдат прекрасно понимает, какая на нем лежит огромная ответственность перед Родиной за ее великое будущее, за ее спасение от варваров! Он будет драться насмерть — да!.. Я побывал не в одном окопе, в блиндаже, в траншее; побывал не в одном большом и маленьком штабе; я знаю своих людей. Народ у нас высокопатриотичный: он будет драться насмерть во имя жизни! Благо — у нас теперь есть чем драться!.. Не те мы теперь, какими в августе были!

— Как жаль, что я не мужчина, — вздохнула девушка. — Я бы тоже… Я отомстила б гитлеровцам за маму!

Генерал грустно взглянул на девушку из-под своих густых седоватых бровей, затем отвернулся и словно мимоходом обронил:

— Надо было бы заниматься тебе в институте, Наташа.

— Зачем ты так говоришь, папа? Ведь мое присутствие около тебя необходимо! Помнишь, как в последнем письме мне писала мама: «Наташа, возможно, тебе придется подумать о том, чтобы позаботиться об отце. Береги его, девочка». Я это письмо знаю наизусть. И не пойми меня так, что я беспокоюсь за твое здоровье только потому, что люблю тебя!.. Нет, я немножко представляю, как заботой о командующем я могу помочь Родине. Когда ты хорошо покушаешь, хорошо отдохнешь, ведь ты тогда будешь яснее и дальше видеть, как нужно побить Клейста. Ведь верно, папа?

— Верно, девочка! — сказал он, глядя на нее и думая: «Да. Она у меня не из робких, а такой казалась меленькой и застенчивой».

— Ты мне очень помогаешь, — продолжал он. — Но ты не забывай того, что сама сказала, — у меня большое дело, большая ответственность, и это важнее и здоровья, и всего на свете…

— Папочка, почему ты никогда не рассказываешь мне: что делает командующий?

— Командующий, дочурка? А вот… Час за часом, день за днем, вооружившись циркулем и линейкой, карандашами, решаю характер предстоящего боя. И командиров надо расставить умело. Одни хороши в обороне: займут ее, точно каменная гора — не сдвинешь. Ударит по ней противник, искры полетят, а люди — ни с места!.. А другие лучше в наступлении. Мысленным взором они проникают в тыл врага, быстро схватывают любое изменение в обстановке, а такое умение совершенно необходимо командиру при стремительном броске вперед… Так что надо каждому наметить его роль в предстоящей схватке. — Он помолчал… — Затем продумывать приходится, например, такие вопросы — стоил ли везде лезть с одинаковой настойчивостью в лоб или все сделать так, чтобы противник без этого побежал. А мы ему по пяткам да по бокам с флангов ка-ак дадим!.. Он те боеприпасы, которые мог выпустить по нашим людям, и бросит, лишь бы легче было бежать ему. А дальше, доченька, наша задача уже не только в том, чтобы выбить немцев из обороны. Нужно еще и развить наступление — гнать их и гнать с Кавказа! Вот и планируем, какие соединения пойдут сначала, какие придут им на помощь, где нужно сосредоточить танки, куда подтянуть артиллерию, реактивные минометы. Все это командующий со своим штабом предусматривает за много дней до того дня и часа, когда начнется бой. Хорошо продуманный и спланированный оперативный план спасает сотни и тысячи жизней советским людям, доченька.

Наташа внимательно выслушала отца. Затем лукавая улыбка пробежала по ее лицу, шевельнула уголки полных губ, осветила большие, темные, как у отца, слегка дерзкие глаза.

Максим Михайлович взглянул на дочь, и тень досады скользнула по его лицу. «Опять что-нибудь выдумывает!» — подумал он и не ошибся. Девушка подвинулась к нему поближе и обе свои ладони сунула ему под руку повыше локтя.

— Папочка, а ты не скажешь мне, когда запланирован бой?

— Что за несерьезный вопрос? — рассердился генерал.

— Ну не злись! — попросила она. — Я хочу договориться: возьми меня с собой, когда ты поедешь к месту боя.

Генерал резко поднялся и прошелся по кабинету.

— Так договорились, а? — не отступала Наташа, думая про себя: «А, ты находишь мою просьбу неприличной, — ну что ж, а я все равно добьюсь — возьмешь! Я же знаю, что ты не откажешь мне!».

— Бой — это дело завтрашнего дня, — как-нибудь позже поговорим об этом, — наконец сдержанно сказал генерал. Он умолчал о том, что приказ о наступлении войскам уже отдан.

* * *

В частях и подразделениях только ждали установленного часа, — когда запламенеет рассвет.

Придя на командный пункт, Магура застала Симонова в странно приподнятом настроении. Она не хотела просить его — поберегись, Андрей, — но в то же время ей трудно было совладать с собой. И когда их взгляды скрещивались, глаза ее глядели на него прямо и вопросительно, но затем веки ее слегка щурились, взор тускнел.

Чтобы не выдать своего волнения за любимого, она отворачивалась от него. И в то же время все думала и думала: «Бой будет страшный, — неужели всему конец?.. О, жизнь, как ты легко можешь выскользнуть… из любимых, даже из самых крепких рук, — и нет тебя!.. Счастья было одно мгновение, и не станет его, — потом в страшном одиночестве обступят мучительные воспоминания…».

— Вижу — волнуешься? — вдруг тихо спросил Симонов.

Она виновато пожала плечами и, ничего не сказав, вышла из землянки. Было самое мучительное, напряженно-мучительное время перед началом боя. Над всем заснежено-морозным полем перед рассветом наступила странная, прямо оглушительная тишина. Магуре минутами казалось, что это она себе заложила уши ватой, что нередко делали на фронте, опасаясь простуды.

Когда Симонов вышел из землянки, Магура сидела на ящиках из-под патронов, подобрав под себя ноги и поглубже нахлобучив ушанку на лоб; ее вдруг сгорбившаяся фигура четко рисовалась на хмуром небе.

— Ну? — положит тяжелую руку ей на плечо, сказал он. — Ведь не в первый же раз!.. И вообще лучше бы о хорошем думать, — веришь — смелее действуешь. А это главный залог успеха.

— Знаю, но не могу не волноваться! — она быстро повернулась и ткнулась лицом ему в грудь. — Все же будь осторожней, Андрей! Тебе, конечно, нужно верить в себя… чтобы другие в тебя верили. Без веры и победы не может быть… и все же… будь осторожней. Пожалуйста, ради меня, Андрюша!

Она почувствовала, как вздохнул Симонов, по-видимому, собираясь что-то сказать ей. Но в это время его позвали к телефону. Правда, скоро он снова вылез из землянки. Быстрым шагом он подошел к ней, нагнулся и колючками своих усов коснулся ее озябшего лица: поцелуй был короткий и какой-то совсем неловкий. А Симонов уже отвернулся и тотчас словно провалился в мутноватом тумане.

Магура осталась сидеть на ящиках, вся похолодев, прислушиваясь, как замирают его шаги. «Начинается!» — мелькнула мысль. Спустя несколько минут ей показалось, что какой-то еле уловимый трепет внезапно пробежал вокруг. И уже можно было различить, как низом, в предгорье, плывет глухой гул. Затем утреннее молчание совсем расступилось, поле стало наполняться сначала тихим, но постепенно все нарастающим человеческим говором, шорохом нападавшего за ночь сухого снега под ногами. Но все это быстро было поглощено глухими ударами орудий, залпами реактивных минометов, гулом моторов и скрежетом гусениц. И хотя все существо Тамары Сергеевны уже наполнилось упругой напряженностью, словно она готовилась к прыжку, и от минутной расслабленности не осталось и следа, когда к ней подошел Шапкин, она еще сказала: